Сегодня в России идет процесс становления социологии как учебной и научной дисциплины, и, как представляется, надо постараться с самого начала избежать того очевидного тупика, в котором оказалась, например, западная социология.

        На Западе, как известно, уже в течение многих десятилетий нет четко выраженного деления общественных наук на философские, политологические, социологические, психологические и т. п., но при этом обсуждается - без видимых шансов на успех - вопрос о том, является ли и может ли быть вообще наукой социология, а суждения о предмете и методах этой отрасли обществоведения формулируются преимущественно на основе более или менее сознательного отказа от их рационального обоснования, например, знания об обществе существуют либо как "в себе и для себя" и потому истинные и не требующие доказательства, либо как таковые, которые впоследствии непременно должны быть "фальсифицированы", т.е. опровергнуты.[1]

        Прежде чем непосредственно решать вопрос о том, может ли быть наукой социология, следует констатировать, что важнейшей особенностью западной социологии является, игнорирование ею проблемы происхождения человеческого общества. В свое время П. Сорокин настоятельно подчеркивал, что социолог должен брать факты из современной жизни, а не из времен первобытных, о которых якобы мало кто знает точно. "Первые факты более интересны, они доступны проверке, факты же из жизни "первобытных народов" недоступны проверке и точно не исследованы", - писал он[2].  С тех пор много воды утекло, человечество многое узнало о своем прошлом, но это знание так и не стало, в сущности, приобретением в полном смысле слова для социологической мысли Запада. Для западных социологов и сегодня, как правило, "более интересны" работы и факты, взятые из современной жизни, в крайнем случае - из ближайшего прошлого. Видимо, исходя из соображений "интереса", известный английский исследователь общества Э. Гидденс заявляет, что социология - это такая общественная наука, предметом изучения которой являются социальные институты, возникшие в результате промышленных преобразований за последние 200-300 лет, что социология, таким образом, не должна исследовать социальные институты, возникшие в "более примитивных формах общества", что это уже задача истории, антропологии и т. п. наук".[3]

        Однако кто же здесь судьи, почему дело должно обстоять именно таким образом и никак иначе? Почему социология не может рассматривать общество так же и на ранних этапах его развития, почему ее не должны интересовать вопросы истории человеческого общества, вообще вопросы происхождения человечества? А эти естественно возникающие вопросы исчерпывающего  ответа в западной социологии нет. В ней, как говорится, "признаком хорошего тона" является изучение не общества в целом, в тотальности его исторического бытия, а лишь "современного общества", т.е. общества прежде всего индустриального и постиндустриального".[4] И хотя, в конце концов оказывается, что без рассмотрения "общества прошлого" социолог обойтись не в состоянии, тем не менее, в общем и целом, исследование последнего оказывается для него в значительной мере табуированным. Дело доходит даже де того, что в учебниках по социологии общество как целое вообще не выделяется в качестве предмета рассмотрения. Изложение материала начинается непосредственно с "основных составляющих общества", т.е. с его культуры, социальной структуры и т. д., а правомерность такого подхода обосновывается ссылкой на его "обычность" и т. п. обстоятельства.[5]

        Соответственно видению предмета социологии формируется и представление о ее методах. Если называть вещи своими именами, то произвол в одном случае дополняется произволом в другом. Методами социологии, в сущности, признаются лишь такие, которые либо просто нравятся той или иной категории исследователей "интересны" им, либо представляются им заслуживающими внимания уже в силу авторитета их авторов и сторонников. В совокупности их можно назвать методами, так сказать, зеркального отражения социальной реальности, развиваемыми в противовес генетическим, историческим методам ее изучения. В результате не удается обнаружить той рациональной основы, на которой, думается, только и может быть создана логически обоснованная система методов социологии как строгой и точной науки. Эту рациональную основу, однако, и не считают нужным искать некоторые социологи. Они совершенно открыто призывают отказаться от "веры в утопию нормативно требуемой рациональности", забывая при этом, что "свято место пусто не бывает", что если не будет стремления рациональности, то на его месте возникнет стремление к иррациональности, которое не только не решит проблемы, но и окончательно ее запутает.[6]  

        Хочется быть оптимистом, однако возникают большие сомнения в том, что упомянутого выше тупика нам в России удастся избежать. Практика показывает, что на всех этапах общественного развития, во всех социальных ситуациях появляются влиятельные люди, незаинтересованные в объективном познании общественных процессов как в целом, так и в частностях и потому признающие либо одну (устраивающую их по соображениям практической полезности) "истину", либо требующие предоставить "равное право на существование и свободное соперничество" множеству частных "истин". От диктата одного, "единственно верного", учения мы уже избавились. Впереди, похоже, нас ждет такой "плюрализм мнений", при котором истина вполне благополучно (для заинтересованных лиц) утонет среди бесчисленного множества мистификаций. Под давлением современных фактов приходится соглашаться с утверждением, что "исследовательская традиция - это не свободно-парящая когнитивная система, но нечто, социально зависимое. Во-первых, на когнитивную систему воздействуют такие внутренние факторы, как организация самого сообщества ученых, отношения господства и подчинения внутри него, а также его отношения с остальным, внешним сообществом.[7]

        Невозможно усомниться в интеллектуальных способностях западных социологов. Несправедливо было бы также пытаться преуменьшить тот вклад, который внесла в познание общества западноевропейская и американская социологическая мысль, однако факт остается фактом: до сих пор на Западе нет такого же единодушия в определении предмета социологии, как, например, в определении предмета политологии, экономической теории и т. д. В чем же дело? Думается, действительно, все дело в том, что строгое его определение и не интересовало ученых. Главной их задачей все же было соблюдение принятых в их макро- и микросреде "правил игры", отступать от которых и психологически трудно и опасно. Социология же по причине ее положения в ряду других наук призвана давать ответы на стратегически важные для всего обществоведения вопросы. Понятно, что вследствие этого она многими людьми объявлялась, и еще долго будет объявляться, либо "наукой", принципиально отличной от других наук, либо вовсе не наукой, а набором довольно расплывчатых суждений.

        В частности, тот же Э. Гидденс утверждает, что социология не может быть, в противовес тому, что о ней думал Э. Дюркгейм, точной, основывающейся на вполне доказываемых фактах, наукой, что она не может использовать те же методы познания, что и естественные науки. Он полагает, что "в социальной теории мы не можем толковать о человеческих поступках так, как если бы они были предопределены таким же образом, как события в природе. Мы должны понимать, что здесь имеет место двойная вовлеченность индивидов и институций: мы творим общество и в то же самое время общество творит нас.  Атомы не могут узнать, что ученый говорит о них или изменить свое поведение в свете данного знания. Человеческие же существа могут делать так". В силу того, что люди имеют сознание и могут изменять свое поведение в зависимости от своей воли, наши знания о человеческом обществе всегда будут, по его убеждению, "предварительны и недостаточны".[8]

        Но действительно ли изучение людьми своего собственного социального поведения радикально отличается от изучения природных явлений, действительно ли "в основном социологическая теория представляет собой словесный "образ общества", а не строго выстроенный ряд теоретических суждений, организованных в логическую форму".[9]

        Прежде всего, следует отметить, что здесь существенно преувеличивается влияние наблюдателя на поведение людей. Анализ социальной практики показывает, что для людей, в конечном счете, важнее удовлетворение своих "витальных" (жизненно важных) потребностей, чем мнения о них теоретиков, что люди живут вовсе не для того, чтобы скрыть истинные мотивы своего поведения (тем более что сделать это в принципе невозможно; весь вопрос заключается в том, кто пытается эти мотивы увидеть), не для того чтобы опровергнуть или подтвердить те или иные теоретические постулаты, а для того, чтобы быть сытыми, одетыми, здоровыми, образованными и т.д., - в конечном счете, счастливыми.

        Людям, живущим практической жизнью, а это абсолютно преобладающая их масса, совершенно безразлично, что о них думают те или иные работники умственного труда - по крайней мере, до тех пор, пока "думы" последних не задевают их лично. Если же задевают, то, как показывает жизнь, чаще не общество меняется под влиянием интеллектуалов, а эти последние меняются под влиянием общества, иногда даже меняя форму своего существования с земной на иную (здесь можно вспомнить хотя бы судьбу Сократа или Джордано Бруно). Образно выражаясь, "караван" (общество) идет так, как ему предписано идти его внутренней логикой, и никто не может принципиальным образом изменить его движения. Надо откровенно сказать, что представление о теоретике как таковом, под влиянием которого люди всегда находятся и от проницательного взора которого постоянно прячут истинные мотивы своего поведения, есть не что иное, как иллюзия, представляющая реальность в весьма карикатурном виде.

        Нельзя также не отметить как ошибочное широко распространенное мнение о том, что наблюдение за природными процессами проще, чем за общественными, что якобы в первом случае нет многообразного взаимодействия между наблюдателем и наблюдаемым, субъектом и объектом, что и приводит результате к гораздо меньшей, в сущности "ничтожной", недостоверности предсказаний.[10] Думается, те, кто утверждает, что человек не принадлежит к "физическому миру действия и взаимодействия" и поэтому якобы в состоянии объективно познавать этот мир, и, наоборот, не может познать социальный мир, который по его сути ментален[11], совершенно забывают о реальной истории познания человечеством физического мира.

        Как известно, некогда люди считали, что Солнце вращается вокруг земли, что Земля - плоская и лежит на трех китах, а киты находятся в море. Разве это было "ничтожной недостоверностью"? Разве не существовала когда-то концепция неделимости атома и т.д., и т.п.? История науки неопровержимо доказывает, что изучение физического и т.п. миров существеннейшим образом зависит от человеческой практики, в частности, от того инструментария, который создан людьми в процессе их жизнедеятельности, от характера общественных отношений, естественно сложившихся в их борьбе за существование, от развития их сознания, культуры в целом, что познание этих миров есть дело не менее сложное и трудное, чем познание мира социального, хотя бы потому, что эти миры столь же неисчерпаемы, сколь и мир социальный.

        Анализ социальной практики показывает, что, хотя она существенным образом "ментальна", тем не менее она имеет свою объективную логику, а следовательно и наука, изучающая эту практику, т.е. социология, изначально не может (если не хотят иного) отличаться от всех других наук, естественных и общественных. Именно потому, что главной задачей социологии должно быть изучение, прежде всего, той объективней (а вслед за тем и субъективной) логики, социология может пользоваться (с соответствующими поправками, учитывающими определенное своеобразие предмета, подлежащего изучению) теми же методами, которыми пользуются другие, "преуспевающие" (К. Поппер), науки. Не-наукой, необходимо подчеркнуть, социология может быть только в том случае, если ей намеренно отказывают в статусе науки (например, ставят перед ней заведомо невыполнимые задачи вроде создания некоего "научного социального календаря"[12]), либо оказываются не в состоянии придать ей этот статус. В этом случае социологическая теории, действительно, может представлять собой лишь плохо "сработанный" словесный образ общества, где одно положение противоречит другому и где все эти положения тем не менее мирно уживаются друг с другом, соблюдая священный принцип плюрализма.

        С чего должно начинаться социологическое исследование?  С чего должна начинаться социология? Сегодня все больше исследователей на Западе склоняются к выводу о том, что только поворот к анализу теоретических оснований социологии, философских по своей природе, может вывести социологию из того критического положения, в котором она оказалась.[13] Они считают, что социология, если она хочет быть наукой, прежде всего должна определить ее фундаментальные понятия, и только после этого обращаться к анализу общественной жизни.

        Но почему социологии предъявляются требования, которые не предъявляются ни к какой другой науке? Почему социологию побуждают начинать с понятия, в то время как все остальные науки начинали и начинают в действительности со сбора (открытия) и систематизации фактов? В самом деле, если мы посмотрим, например, на процесс становления таких наук, как астрономия, химия, география и т.д., то мы увидим, что, становясь собственно науками, эти науки отказывались, под влиянием открытий, сделанных подчас совершенно случайно (достаточно, думается, в данном случае упомянуть открытие Америки), от понятий, оставленных им в наследство предшествующим развитием человеческого познания.

        Открытие, отмечает известный исследователь науки Т. Кун, "начинается с осознания аномалии, то есть с установления того факта, что природа каким-то образом нарушила навеянные парадигмой ожидания, направляющие развитие нормальной науки. Это приводит затем к более или менее расширенному исследованию области аномалии. И этот процесс завершается только тогда, когда теория приспосабливается к новым обстоятельствам таким образом, что аномалии сами становятся ожидаемыми".[14]

        Требовать от науки (в том числе, следовательно, и от социологии), чтобы она начинала процесс познании с осмысления понятий, а не фактов, значит толкать ее в заведомый тупик, значит обрекать ее на сизифов труд, на бесконечное комбинирование наличных, не всегда истинных знаний.

        П. А. Сорокин справедливо подчеркивал, что социология - наука объективная, свободная от всякого нормативизма и субъективного психологизма. Она "должна решительно порвать с дилетантским философствованием, грудой слоев покрывающим отсутствие знаний, Она должна отрешиться от всяких предпонятий, отправляться от факта, идти к фактам и кончать фактами".[15] Тот, кто требует, чтобы процесс научного исследования начинался с осмысления понятий, в действительности способствует возникновению "предпонятий", т.е. догм. Конечно, все науки придерживаются определенных понятий, но если значение последних преувеличивается, тогда возникают ситуации, несовместимые с подлинно научным исследованием, В свое время Ф. Энгельс писал: "Коль скоро речь идет о "человеке науки"…, то у него не должно быть идеала, он вырабатывает научные результаты... Человек, имеющий идеал, не может быть человеком науки, ибо он исходит из превратного мнения".[16]

        Существует также точка зрения, что наука начинается с использовании математики. В частности, известный физик У. Томпсон (лорд Кельвин) утверждал: " Когда вы можете измерить то, о чем вы говорите, и выразить это в числах, вы кое-что знаете, Напротив, когда вы не способны ни измерить это, ни выразить в числах, знание ваше ненадежно и малоудовлетворительно...".[17] Действительно, невозможно оспорить то утверждение, что наука без математики невозможна. Но было бы ошибкой полагать, что наука должна математикой и ограничиться. Практика показывает, что математические методы должны применяться в процессе исследования со знанием существа дела, корректно, с тем, чтобы избежать сложения и вычитания, умножения и деления и т.д. в случаях, когда необходимо, например, описание того или иного качественного состояния предмета. Ведь не секрет, что люди могут, в силу неосознаваемых склонностей, интересов и т.д. измерять неизмеримое, соизмерить несоизмеримое, сравнивать несравнимое, могут отыскивать "факты" с большой настойчивостью именно для того, чтобы вывести ту или формулу, игнорируя при этом все то, что мешает созданию нужной им теории. Математика, короче говоря, есть необходимое, но еще не вполне достаточное условие познания объективного мира.

        Итак, если социология, как и все прочие науки, должна начинать с фактов, то каким образом мы можем получить эти факты? Думается, только обеспечив соответствующее наблюдение за социальной жизнью. Обеспечив это наблюдение, мы можем (при наличии установки на постижение истины, это надо еще раз подчеркнуть) прийти к выводу, что в общественной жизни существуют такие факты, которые имеют вполне доказательную силу, которые вполне "упрямы" и дают социологии возможность стать не менее точной наукой, чем другие, в тем числе и естественные, науки.

        Думается, если мы примем во внимание эти и другие факты (на которые, как известно, в свое время обратили внимание такие ученые, как К. Маркс и Ф. Энгельс в работе "Немецкая идеология", Дюркгейм Э. “Метод социологии”, Сорокин П.А. “Система социологии” и др.), то мы поймем, что социология может быть такой же точной наукой, как и все прочие естественные и общественные науки. Если же мы будем считать, что стремление обосновать идеи фактами есть "бессмыслица" (Э. Гуссель), тогда, естественно, ни о какой научной социологии, да и вообще ни с какой науке говорить будет невозможно, тогда любой абсурд можно будет, при желании, рассматривать как божественное или иное откровение.

        Отечественный социолог Ядов В.А отмечает, что объект социологии, как и других общественных наук,  - социальная реальность, и поэтому социология есть наука об обществе. Но этого недостаточно для определения предмета, это лишь указание на объект исследования. Предметная область социологии  не есть нечто застывшее и раз и навсегда данное, она неминуемо  меняется.  Отсюда  два основных подхода к определению социологии:

        1) Как науки о целостности общественного организма, о социальных организациях и социальных системах;

        2) Как науки о массовых социальных процессах и массовом поведении.  При этом было бы ошибочно считать первый подход теоретическим, а второй прикладным - они реализуют обе функции науки.

        Отвечая на вопрос, каков же предмет социологии он говорит, что основные понятия макросоциологической теории, в отличие от философских категорий, не материя и сознание, но социальная структура и социальные институты, культура, социальная организация; не человек, но личность как социальный тип и процессы социализации индивидов; не социальные отношения в их сущностной глубинной основе, но, скорее, социальное взаимодействие и социальные взаимосвязи, в основе которых - глубинные социальные отношения, непосредственно эмпирически не схватываемые, так как они представляют достаточно глубокую философскую абстракцию. Еще более конкретизированы понятия частных социологических теорий: ролевого поведения личности, форм социальной организации и др.

        Социология есть наука о состоянии, развитии и функционировании социальных общностей, социальных организаций и социальных процессов как модусов их существования, наука о социальных отношениях как механизмах взаимосвязи и взаимодействия между многообразными социальными общностями, наука о закономерностях социальных действий и массового поведения.[18]

 

назад   оглавление  вперед