СОЦИАЛЬНЫЕ ОСНОВЫ ПОЛИТИКИ

НАЗАД    ОГЛАВЛЕНИЕ    ВПЕРЕД

1.4.    Линии пропорциональности в современном обществе 

Санжаревский И.И. Пропорциональность в современных социально-политических отношениях

/ Под ред. проф. В.М. Долгова. – Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2004. – 144 с.

Начнем анализ с одного замечания, касающегося традиций политической науки. До настоящего времени в отечественных политологических исследованиях господствует подход, согласно которому пропорциональность в сфере политических отношений понимается в русле классических постулатов теории «разделения властей». Этот подход подразумевает, что для достижения гармонии в политической сфере необходимо соблюсти прежде всего формальную соразмерность прав и функций политических институтов, а также соответствующих материальных, информационных и прочих ресурсов. Политика предстает перед ее акторами своеобразным техническим заданием, смысл которого сводится к тому, чтобы «правильно» законодательно закрепить функции и ресурсы за соответствующими ветвями власти. Этот принцип экстраполируется на всю конфигурацию отношений между любыми субъектами политики. Задача политической науки в данном случае, по логике обратной связи следствия и причины, сводится к обнаружению нарушений в самой процедуре распределения. При этом подразумевается, что все субъекты политики достаточно адекватно способны соотносить конфигурацию своих политических интересов в конкретный момент политического процесса с возможностями тех исторически сложившихся правовых форм, в которые они намереваются свои интересы облечь.

С научной и практически-политической точек зрения этот подход себя оправдал. Но, заметим, он оправдал себя только в ряде конкретных случаев, которые обычно атрибутируются при помощи понятия «западная политика». Во многих случаях, и современная российская политика тому наглядный пример, простое формальное распределение функций прав и ресурсов между ветвями государственной власти и отдельными общественными институтами не только не решает проблемы, не гармонизирует динамику политической сферы, а, напротив, стимулирует стремление субъектов политики использовать полученные возможности для «перетягивания одеяла на себя». Принятие на государственном и даже отдельном региональном уровне какого-либо, даже совсем частного законодательного решения тут же рождает у его авторов и оппонентов сомнения по поводу соответствия смысла этого решения (которое по определению есть производное от исходного политического интереса) той правовой форме, в которую этот интерес удалось заключить. Опыт современного российского законотворчества позволяет зримо представить масштаб существующей проблемы. От Конституции до законодательных актов регионального уровня наблюдается столкновение формально-правовых норм, заимствованных из опыта западной либерально-демократической государственности, с конфигурацией конкретных интересов и возможностей действующих субъектов политики. Следовательно, «западная» теория и практика «разделения властей» в ее современном состоянии представляет собой лишь один из возможных вариантов процедуры создания эталонов пропорциональности, выступающих в роли ориентиров политики. Для других ситуаций вполне допустим с научной точки зрения поиск и других решений.

Можно предположить, что равновесие сил и интересов должно соблюдаться не только, и, может быть, даже не столько на функциональном уровне: одни законы пишут, другие – исполняют, одни живут по законам, другие – по ведомственным инструкциям. Эта концептуальная схема игнорирует тот момент, что большинство участников политического действа определяют с достаточной четкостью свою политико-правовую позицию уже по следам состоявшегося законодательного решения просто потому, что в силу положения в политической системе их доступ к законотворческой «кухне» объективно ограничен[1]. Политический интерес в большинстве случаев интегрируется в смысловое наполнение законодательного акта ранее, чем образуется правовая форма, на этапе поступления к политическому лидеру, например, обладающему возможностью реально влиять на генезис закона, информации об умонастроениях и политических ожиданиях «массы», электоральную поддержку которой он в перспективе намерен использовать. Этот априорно определенный смысл участниками нормотворчества привносится в творческую процедуру.

Но для его последовательной реализации обнаруживается естественное препятствие: все прочие участники нормотворческой процедуры участвуют в общей работе точно с таким же намерением – наполнить законодательный акт им выгодными смыслами. Это, условно говоря, ситуация конфликта политических намерений участников законотворчества. То же самое можно сказать и о положении социально-политических институтов, выступающих в роли пользователей правовой продукции. Им тоже свойствен конфликт намерений использовать в частных интересах только еще виртуально наметившееся политико-правовое решение, продиктованный механизмами аккумуляции в административных, экономических, культурных и этнических лобби информации о настроениях электоральных групп. При отмеченных обстоятельствах в самом смысловом пространстве подготавливаемого решения компромисс априорных намерений невозможен, поскольку за каждым таким намерением или ожиданием стоят особые политические интересы, отступиться от которых лидер-законотворец просто так не может без гарантий, каковыми могут быть соответствующие уступки со стороны прочих участников законотворчества[2]. Такое взаимопонимание в политике возможно, но на практике реализуемо очень редко. Прежде всего ввиду возможности для одного из участников законотворчества использовать свое преимущество в политических, административных и иных ресурсах для разрешения конфликта намерений более простым способом, то есть просто  навязать другим свою волю или купить их согласие с собой[3].

Следовательно, побудительный мотив к соблюдению пропорциональности в смысле вырабатываемого политического решения должен находиться вне самого пространства законотворческой процедуры и иметь такой же априорный характер, как и намерения взаимодействующих в законотворчестве субъектов. Необходим априорный эталон согласования политических намерений и законодательных решений, о происхождении которого говорилось выше.

В содержании самого законодательного акта должен быть отражен один из прежде согласованных эталонов пропорциональности, который в процессе реализации субъектами политики своих функций в правовом процессе обозначает ту самую точку пересечения их полярных прежде интересов, о которой говорилось выше. Для правового акта, рассчитанного на политическое звучание, важна, таким образом, не только формально-понятийная  соразмерность и точность в привязке к реальным функциям властных и общественных институтов, но и пропорциональность как учет (на уровне выработки и согласования смыслов) максимально широкого круга интересов тех субъектов политики, существование которых этот акт затрагивает.

В приложении к практике политологического исследования, ориентированного на российскую политико-правовую конкретику, эта теоретическая схема подразумевает, что научное заключение о соблюдении или несоблюдении участниками правовой политики принципа пропорциональности должно базироваться не только и не столько на констатации формального равенства долей их участия в создании закона и в последующем использовании его в общественной и государственной жизни. Важным основанием такого заключения является анализ общей конфигурации и динамики политических интересов, а также укорененных в общественном сознании и сознании элит традиционных представлений о сути и форме нормотворческих процедур, об условиях обращения к эталонам политической пропорциональности для гармонизации политико-правовой практики и о возможности использования каких-либо дополнительных административных, материальных и культурно-информационных ресурсов для мотивации своего отказа от следования этим эталонам. В этом случае у исследователя появляется возможность оценить, наряду с формальными аспектами политико-правового процесса, его разрушительный либо конструктивный потенциал для перспектив формирования институтов гражданского общества, укрепления системы национальной безопасности, накопления российским обществом и государством демократического опыта.

Анализ административного уровня проявления принципа пропорциональности в политическом процессе также требует некоторых предварительных замечаний. То, что в России политика и администрирование представляют собой «одну сторону медали», отечественная научная мысль отметила давно. Длительный опыт отечественного государственного авторитаризма для стороннего наблюдателя всегда выступал и сегодня выступает аргументом в пользу естественности такого порядка. Синтез политических и административных функций благодаря масштабу отечественного исторического процесса поднимается до значимости специфического атрибута российской цивилизованности. Но атрибут этот не признается нормой. Аналитики обычно ведут речь об отклонении от нормы, каковой выступает уже упоминавшаяся ранее «западная» версия теории «разделения властей».

Проблема состоит в том, что современная российская и зарубежная политическая жизнь доставляет множество фактических аргументов в пользу того, чтобы рассматривать такое функциональное смешение в качестве способа повышения эффективности демократии. Фактические аргументы же в пользу привычной «классической» трактовки «разделения властей», как правило, черпаются из сферы исторического опыта западноевропейской и североамериканской демократии и такая естественная временная асинхронность используемых исследователями фактических аргументов делает доказательные процедуры поборников политологической классики уязвимыми.

В публичных выступлениях российских политиков и отечественной политологической аналитике идея сильной и демократичной государственной власти очень часто прямо ассоциируется (и это возводится в ранг насущной социально-политической потребности) с перспективой соединения в одних руках на разных этажах властной вертикали функций политического управления и функций администрирования. Фактическим аргументом эффективности такого решения является широкая миграция государственных чиновников в политическую сферу без отрыва от административной метрополии. И хотя многие подобные случаи, очевидно, противоречат российскому законодательству, они воспринимаются обществом и элитой как разумное отступление от законов демократического общества, которые есть в значительной мере дань «западной» либерально-демократической традиции.

При таком раскладе интересов государственной элиты и господствующих настроениях массового сознания может показаться, что сама постановка вопроса о какой-либо пропорциональности по отношению к политико-административной сфере неуместна. Теоретически на сложившуюся ситуацию можно посмотреть и иначе. Первый вывод, который предусматривает оговоренная в начале раздела общая схема, это то, что современный синтез административных и политических функций есть современный продукт процесса колебаний интересов различных политических сил около некоторой нулевой точки, эталона решения такой проблемы,  каковым  выступает  административно-политический  опыт  советского  времени.

Условия генезиса постсоветских административно-политических элит, подробно изученные отечественной наукой, способствовали выбору в качестве эталона гармонизации политических отношений в административной сфере именно советского партийно-государственного опыта. Известная кампания по деполитизации институтов государственного управления, развернутая в первой половине 90-х гг. минувшего столетия, лишь укрепила в политической элите понимание широких возможностей, открываемых совмещением административных и политических функций и неизбежных утрат, к которым ведет принципиальное следование классической схеме «разделения властей».

Следует, однако, заметить, что при решении судьбы административно-политических отношений в России был задействован и внешний эталон пропорциональности, способный теоретически гармонизировать весь стиль властно-общественных отношений, а именно «западный» принцип многопартийности, позволяющий привнести в сферу администрирования принципы либеральной демократии и тем смягчить для граждан соприкосновение с вертикалью государственной власти. И, что особенно важно, саму эту вертикаль перевести в режим самоконтроля и самовоспроизводства за счет внутренних ресурсов. Привести вертикаль власти в то идеальное состояние самодостаточности и нетождественности текущим интересам социальных групп и отрядов политических элит, о котором мечтали теоретики западноевропейского этатизма, начиная с эпохи Возрождения[4].

Наличие двух эталонов гармонизации политической жизни, каждый из которых имел высокий уровень социальной легитимности и историческую апробацию, придало отечественному политическому процессу неустойчивость. Колебания интересов субъектов, взаимодействующих в российском политическом пространстве, осуществлялись не около одной «точки обретения консенсуса», обозначенной эталоном пропорциональности, как это желательно для поддержания ровной динамики политического процесса, а около двух точек, заданных двумя одновременно легитимными эталонами.

Политические конфликты, которыми отмечено последнее десятилетие минувшего века, имели, таким образом, более глубокую подоснову, чем простое столкновение властных  амбиций  и  идеологических  предпочтений.

Перечисленные  выше  обстоятельства объективно затрудняют анализ проявлений пропорциональности на уровне административно-политических отношений. В первом приближении очевидна необходимость учета в теоретических построениях отмеченной деформации (в части раздвоения эталона) в процедуре гармонизации политических отношений. Соответственно для построения корректной политологической оценки важна определенная сортировка административно-политической фактуры по двум подуровням. В одном подуровне можно свести фактуру, своим происхождением связанную с отечественным эталоном пропорциональности. В другом – все, что имеет отношение к заимствованному эталону пропорциональности. Оценка того, достигнут или нет эффект гармонии и реализован ли принцип пропорциональности, будет в этом случае построена на избирательном отношении к фактам политической жизни.

Критериями для классификации политической фактуры по подуровням могут послужить различные основания в зависимости от масштаба предметной области (региональный или федеральный масштаб) и в зависимости от конкретной цели политологического исследования, от собственной позиции и научных предпочтений автора. Для специалиста, занимающегося проблемой становления постсоветских политических элит, например, естественным будет сосредоточение внимания, во-первых, на политических традициях, позаимствованных этими элитами из прошлого в процессе их генезиса. Для политолога, пытающегося согласовать свое исследование с позициями определенных социальных групп и стремящегося реализовать общественную точку зрения на политические процессы, столь же естественным будет первоочередное внимание к фактам, посредством которых ему, например, удастся сформулировать ответ на принципиальный вопрос: устремлено общественное сознание к ценностям и моделям либеральной демократии или же нет?

В любом случае анализ политико-административной сферы на предмет выявления в ней признаков политической пропорциональности подразумевает предварительное четкое определение статуса тех групп фактов, которые имеют отношение к той или иной системе административно-политических связей, ориентированной на свой, особый, эталон пропорциональности.

В предлагаемом ракурсе проблему совмещения в политической практике административных и политических полномочий можно рассматривать не только как проблему баланса форм и функций, но и как проблему соблюдения баланса между эталонами решения политических и административных решений. Это дает возможность вывести политологический анализ на более общий сюжет, который давно дискутируется отечественными специалистами: приемлемо или нет для России заимствование зарубежных демократических образцов. С учетом того, что совместимость политических явлений и процессов определяется их смыслом и логикой организации, оценка данного вопроса может быть более взвешенной и корректной, нежели общие публицистические рассуждения о самобытности или общности судеб России и Европы и необходимости вернуть Россию на «магистральный путь» мировой цивилизации.

Анализ проявлений пропорциональности на уровне политико-экономических отношений также имеет свою теоретическую специфику. Особенно если рассматривать политическую и экономическую практику не как две автономные сферы деятельности, а с позиции междисциплинарности как единую систему управленческих решений, распределения ресурсных потоков, производства единого прибавочного продукта[5]. В этом случае проявления принципа пропорциональности можно искать в ситуациях взаимного детерминирования политических и экономических связей. По природе своей эталон пропорциональности для данного уровня общественно-политических отношений будет выглядеть как различным образом сложившиеся и исторически апробированные комбинации способов достижения гармонии чисто политического и чисто экономического интереса. В этой области социальной практики также можно наблюдать ситуацию одновременного проявления двух и более эталонов пропорциональности. Двумя основными, как и в политико-административной сфере, выступают советский опыт достижения консенсуса и заимствованный западноевропейский «стандарт» решения политико-экономических проблем. Дело, однако, в том, что средствами экономической науки гораздо успешнее, чем это получается у других общественных наук (поскольку в экономической теории активнее задействуются математические инструменты), можно создавать достаточно большой ряд теоретических решений, каждое из которых будет претендовать на роль единственно правильного решения, то есть на роль эталона. В таком эталонном виде оно, это решение, посредством механизма экономических реформ, в случае успеха последних, может занять соответствуюшее место в массовом сознании. Если обратиться к истории России последнего десятилетия, то в общественном сознании одновременно прижились на правах общественно значимых эталонов идеи хозрасчета, монетаризма, социальной ориентированности экономики. И за каждым эталоном стояли определенные политические силы.

Пропорциональность в информационной сфере, может быть, и не столь важна для макродинамики политического процесса, как поддержание пропорциональности в других вышеозначенных сферах, но она как проблема осознается обществом намного острее. Возможно потому, что нарушения в этой области более очевидны для всех потребителей политической информации. Поясним это на примере, теперь уже имеющем отношение к отечественной истории. Согласно данным мониторинга Европейского института СМИ в период предпоследних президентских выборов в России только по трем общероссийским телевизионным каналам в течение двух недель между первым и вторым турами выборов (Б.Н. Ельцин опережал Г.А. Зюганова по популярности у электората всего на 3%) Б.Н. Ельцин упоминался журналистами 247 раз в положительном контексте и ни разу в отрицательном. Тогда же Г.А. Зюганов был упомянут 241 раз в отрицательном контексте и ни разу в контексте положительном. Директор института, проводившего исследование, Бернард Петер Ланж заявил, что в России «поведение СМИ запятнало демократический процесс»[6]. Данный пример сугубо статистический показатель перекоса в информационном пространстве политической жизни. Качественные диспропорции так же отчетливо прослеживаются на уровне применяемых в электоральных процедурах «черных технологий».

Обвинения в адрес отечественных СМИ в провоцировании диспропорций в информационном пространстве неосновательны, поскольку вклад в это дело вносят все государственные и общественно-политические силы. Например, Е.Т. Гайдар на протяжении последних десяти лет воспроизводит свою оценку дореформенного состояния СССР: накануне перестройки страна находилась на грани тотального голода. В то же время, по данным Академии сельского хозяйства РФ, озвученным «Радио России» 27 февраля 1996 г., по уровню потребления продуктов питания Россия в 1985 г. была на пятом месте в мире, а в 1995 г. переместилась на сороковое место. В 90-е гг., по данным того же источника, ежегодное сокращение производства сельхозпродукции происходило в объеме 5–6%. Налицо принципиальная невозможность свести такую информацию к общему знаменателю.

Призывы одних поставщиков политической информации к другим вести себя добросовестно за последние полтора десятилетия дали такой же незначительный результат, как и попытки гармонизировать информационную сферу политики при помощи государственного законодательства. Это побудило многих отечественных экспертов говорить о потенциальной нереализуемости в информационной сфере принципа гармонии и соответствия каким-либо общественно и государственно удовлетворительным эталонам, а также о возможности для СМИ совершить «подмену» эталонов в политической жизни социума[7].

Культурный уровень проявления принципа пропорциональности в социально-политических отношениях имеет, может быть, наиболее ярко выраженную специфику. Этот момент фиксируется широким употреблением в науке и обыденной практике для его обозначения специального понятия – «политическая культура».

Следует заметить, что понятие «культура» в общефилософском смысле имеет научную функциональность только и именно как обозначение определенных пропорций внутри сфер человеческой жизнедеятельности и между этими сферами. С данным обстоятельством, на наш взгляд, связана тенденция к бесконечному умножению в современной науке определений того, что есть «культура». Яркость и очевидная функциональность всех элементов системы «культура» (а элементарность и функциональность выражены в любой национальной культуре не менее ярко, чем, например, в любой национальной экономике) толкает исследователя на путь определения сущности этого предмета посредством описания его элементов и функций. А поскольку элементов и функций множество, то описательный ряд тоже ширится и возникает вопрос: понятие «культура» охватывает все человеческое бытие или только какую-то определенную его часть? В этом смысле известное суждение Ф. Ницше, что политика есть культура, безусловно, было очень симптоматичным для науки рубежа XIX–XX вв.

Есть другой путь рассуждения. Можно отнести к области культуры те проявления человеческого творчества, в которых наиболее последовательно выражен принцип пропорциональности. Уровень «культуры», таким образом, есть сфера, в которой концентрируется исторически накапливаемый социумом опыт поддержания пропорциональности во всех прочих сферах деятельности людей.

В этом смысле понятие «политическая культура» обозначает момент переноса на политическую жизнь исторически верифицированных социумом общих представлений о пропорциональности. Таким образом, появляется возможность для ученого при помощи понятия «политическая культура» подчеркнуть именно те специфические моменты пропорциональности в системе социально-политических отношений, которые определяют характер национально-государственных политических процессов.

Как принцип организации культурной сферы и как принцип выполнения этой сферой медиативной функции в отношении прочих сфер человеческой деятельности, «пропорциональность» можно рассматривать как нечто тождественное по смыслу идее демократии. Идея видеть в демократии не столько форму правления, сколько оптимальный образ общественной жизни, принцип взаимодействия элементов социально-политической структуры. К ней каждый раз возвращается политическая мысль, когда политическая практика актуализирует вопрос об основах легитимности институтов демократического правления.

В современной России интерес к этому сюжету подпитывается устойчиво вялой реакцией общества на различные структурные перестройки в вертикалях власти (что в сознании политической и части научной элиты предстает зримым выражением «необратимости демократических реформ»). Соответственно эта общественная пассивность выводит на передний план вопрос: если демократический прогресс в России есть, то каково его конкретное выражение, и что, собственно, может быть предметом внимания политолога, если его внимание к структурным переменам  во  власти  выглядит  несоответствующим  сложившимся  общественным  предпочтениям?

На первое место в ряду политологов, пытавшихся осмыслить демократию на уровне общественного выбора оптимального стиля повседневной жизни, можно поставить американского исследователя первой половины минувшего столетия Дж. Дюи. В исследованиях «Демократия и образование», «Свобода и культура» он сформулировал ряд тезисов, которые и сегодня активно пропагандируются его последователями[8]. На некоторые принципиальные моменты в этих интерпретациях важно обратить внимание в контексте рассматриваемой проблематики.

Понимание того, что есть проявление пропорциональности в демократии, прямо зависит от трактовки ученым самого этого феномена демократии. «Очевидно, – пишет Дж.-Дж. Стур, – что сегодня мы думаем о демократии почти исключительно в контексте лишь одного социального института – правительства (причем, как правило, национального). С точки зрения власти и силы, для этого, возможно, имеются веские основания: правительство нередко выступало и выступает в качестве конечной власти в обществе и потому зачастую обладает возможностью (не важно, использует оно ее или нет) определять, хотя бы частично, какой характер – демократический или недемократический – будет носить процесс принятия решений в других институтах и сферах жизни … Короче говоря, в общем и целом демократия сегодня понимается как форма правления»[9].

Уже во времена А. де Токвиля такое понимание демократии выглядело искусственно зауженным. Реальное принятие демократических решений (во многом по этому основанию французский мыслитель и отделил политическую демократическую централизацию от административной демократической централизации) всегда происходит в конкретном пространственно-временном контексте по поводу определенных проблем. Поэтому в той мере, в какой любая из человеческих практик (семья, трудовой коллектив, сообщество по интересам) включает в себя элементы демократических процедур, они, каждая из этих практик, воплощают в себе демократический стиль общественной жизни. На практике это делает демократию как стиль жизни феноменом тотальным, но трудно уловимым. Во всяком случае (если говорить о сложившейся в современной политической науке ситуации) феноменом трудно уловимым наиболее распространенными средствами научного анализа, отработанными на изучении европейской политологией динамики институциональных форм.

Между тем понимание демократии как формы жизни, а не просто формы правления, не противоречит требованиям научности. Институциональные формы демократии будут в этом случае представлять лишь одно из возможных измерений демократии, а именно ее специфически политическое измерение. С учетом проявления демократического начала во многих других общественных практиках возможно в принципе построение других измерений демократии. Поскольку между различными общественными практиками, реализующими демократическое начало организации, в каждой цивилизационной системе устанавливается определенное соотношение, определенная пропорциональность, постольку можно говорить и о том, что устанавливается определенная пропорция и между указанными измерениями демократии.

Идея демократии, понимаемая как принцип и основание взаимосвязи между различными демократизированными практиками, таким образом, предстает в виде исторически выработанной версии или модели реализации принципа пропорциональности в общественной жизни в целом и, следовательно, в виде модели культуры. Национально-государственные различия в сущности и комбинациях общественных практик придают демократии в реальном историческом исполнении то различие обликов, которое побуждает политическую мысль периодически возвращаться к вопросу о том, есть ли демократия вообще или есть различные вариации устройства общественно-властных отношений, которые для удобства и доказательства ценности «западного» цивилизационного опыта мы условно обозначаем понятием «демократия».

Принятый нами ракурс позволяет говорить о демократии как универсальном культурном принципе социально-политической пропорциональности, который, по определению, не может проявить себя в универсальных культурных формах.

Цивилизационное преимущество демократии перед авторитарной моделью достижения пропорциональности во всех общественных практиках, возможно, заключается в свойстве центральной условной точки, вокруг которой балансируют различные социальные практики. Она, напомним, представляет собой аккумуляцию исторического опыта социума. Демократия как пропорциональность[10] подразумевает, во-первых, аккумуляцию гораздо большего числа личностных и групповых исторических опытов посредством правовых механизмов и механизмов представительства, чем при авторитарном стиле общественно-политических отношений. А во-вторых, она подразумевает иное качество аккумулируемого опыта как опыта в полном смысле общественного, не ограниченного господством в общественно-политической жизни элитарных групп, когда опыт господствующих классов и сословий определяется как единственно верный ориентир политического, экономического и культурного прогресса. Соответственно демократический ориентир для согласования противоречий между частными практиками изначально формируется как более информативный и вариативный, что  облегчает всем участникам политической жизни согласование своих разнородных интересов и возможностей.

«Демократический выбор» современной России в свете предложенной интерпретации демократии как одного из проявлений социально-политической пропорциональности выглядит закономерной попыткой различных «команд реформаторов» усовершенствовать внутренние и внешние пропорции российской общественно-политической жизни. Проблема состоит в том, что это оправданное намерение не было сообразовано с одним ключевым моментом в осуществлении обществом своего выбора. Уже упомянутый американский политолог Дж.-Дж. Стур совершенно справедливо отмечает, что ключевой особенностью демократии как образа жизни является ведущая роль «демократической веры»[11]. Действительно, поскольку демократия и авторитаризм приводят общественно-политическую жизнь к состояниям пропорциональности, постольку общественный выбор в пользу той или иной модели будет результатом априорного определения одних средств достижения пропорциональности (например, авторитарных) как «плохих», а других (например, демократических) как «хороших». Или же наоборот.

В этом случае априорного выбора обретают практический смысл политическая агитация и идеологическая пропаганда. И состоявшийся под их воздействием общественный выбор дает исходную возможность сформироваться демократическому либо авторитарному историческому опыту в качестве ориентира общественно-политического развития и той самой условной «нулевой точки», вокруг которой далее начинает балансировать, стремясь к пропорциональности, вся наличная система общественных практик.

В контексте представления о демократии как апробированной обществом модели реализации принципа социально-политической пропорциональности имеет смысл вести разговор и о демократии, как о таком стиле жизни, который более, чем авторитарный порядок, обеспечивает национальную безопасность. В последнее десятилетие этот аспект демократической политики стал предметом активных политических и научных дискуссий. Главным пунктом их разногласий, если отвлечься от частностей, был вопрос о том, какие свойства демократии потенциально и реально обеспечивают личностную и общественную безопасность.

Для человека или общественной группы наиболее безопасными, на наш взгляд, являются (если под безопасностью понимать возможность для человека достичь желаемого результата своих действий без нарушения его нормального физического и психологического состояния) те ситуации, при которых человек может просчитать оптимальный порядок своих действий, опираясь на свои представления о сложившейся пропорциональности между элементами социальной системы. Такое определение безопасности нельзя считать единственно верным, но оно, безусловно, функционально в принятом нами ракурсе анализа, потому что трудность просчитывания оптимального порядка действия для любого субъекта политики в демократической системе отношений очевидна. Такая трудность проистекает из огромного количества условий и показателей, которые субъект должен принять в расчет.

Соответственно демократия по определению является опасным стилем жизни. Эта опасность компенсируется тем, что общество и государство обставляют свой повседневный политический быт множеством институтов, уравновешивающих влияние друг друга и надзирающих за действиями друг друга. Именно это, на наш взгляд, заставляет большинство людей видеть в демократии прежде всего набор институциональных форм.

Общий обзор специфики проявлений пропорциональности на различных уровнях протекания политического процесса и те основания, которые были приведены в доказательство необходимости для политической науки эту специфику учитывать, позволяют сделать некоторые выводы. Изучение смысла и конкретных проявлений принципа пропорциональности приближает политическую науку к пониманию механизма образования дистанции между политикой желательной и политикой, реально осуществляемой. Даже достижение пропорциональности на одном или двух уровнях само по себе не обеспечивает политике той гармоничности, какую хотят в ней видеть ее участники. Принцип пропорциональности организует своего рода алгоритм политического процесса, в котором несоблюдение одной из операций лишает стройности всю последовательность действий. Соответственно внимание к этому принципиальному основанию политического процесса делает возможной разработку такого ракурса анализа социально-политических процессов, который не только формально (по тому принципу, что политологу приходится изучать экономику и информационно-культурную сферу не по причине методологической потребности, а просто потому, что его к этому обязывает научная традиция и невозможность игнорировать бросающийся в глаза массив интересных данных), но и органически будет соединять в единую научную картину данные из разных сфер человеческой деятельности. У современной политологии, таким образом, появляется шанс завершить на уровне появления прикладных методик ту творческую работу, которую еще в XIX в. начали многие видные зарубежные и отечественные интеллектуалы, поставившие вопрос о существовании феномена пропорциональности как выражения общей закономерности развития больших систем, в том числе и систем социально-политических.

НАЗАД    ОГЛАВЛЕНИЕ    ВПЕРЕД