АВТОРЕФЕРАТЫ   ДИССЕРТАЦИЙ   ДОКТОРА   ПОЛИТИЧЕСКИХ   НАУК

АНОНС          ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ        ОСНОВНЫЕ ПУБЛИКАЦИИ АВТОРА ПО ТЕМЕ ДИССЕРТАЦИИ

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Глава 1. Концептуальный анализ проблемы: массовое политическое поведение в трансформирующемся институциональном пространстве

Глава 2. Уровни политической институционализации и политическое поведение

Глава 3. Электоральное поведение и электоральная культура в условиях формирующихся демократических институтов

Глава 4. Электоральные кластеры в политическом пространстве (опыт США и России)

Глава 5. Институционализация политико-технологической деятельности в электоральном пространстве и ее последствия (опыт России и стран СНГ)

Глава 6. Состояние и перспективы развития электоральной культуры в современной России

Заключение

Во введении обосновывается актуальность темы диссертации, освещается степень ее разработанности, определяются цели и задачи исследования, его объект и предмет, рассматриваются теоретико-методологические основы исследуемой проблемы, эмпирическая база и источники, фиксируется научная новизна и положения, выносимые на защиту.

В первой главе «Концептуальный анализ проблемы: массовое политическое поведение в трансформирующемся институциональном пространстве» анализируются теоретико-методологические основы интегративного рассмотрения политического поведения в рамках той или иной институциональной среды. Диссертант выделяет два основных аспекта институционального подхода. Первый фиксируется понятием «институциональная среда», под которой понимается совокупность «правил игры», т.е. правил, норм и санкций, образующих политические, социальные и юридические рамки взаимодействий между людьми, которые через систему положительных и отрицательных стимулов направляют поведение людей в определенное русло и тем самым делают ситуацию менее неопределенной. Эти установления подразделяются на неформальные нормы (обычаи, традиции) и формальные правила (конкретные законы, нормативные акты) или на явные и неявные установления.

Второй аспект фиксируется понятием «институциональное соглашение» и относится к политическому образованию (государству, политической партии, избирательному объединению и т.п.), которое конституируется на основе договора (контракта) между отдельными индивидами относительно дополнительных «внутренних» ограничений, добавляемых к общепринятым «правилам игры», соблюдать которые они обязаны. Институциональная практика характеризует реализацию институциональных соглашений в данной институциональной среде. Следует подчеркнуть, что в каждый данный момент институциональная среда не зависит от действий конкретных политических акторов и потому статична, она изменяется особым образом; институциональное соглашение существует в той мере, в какой институциональная практика ему соответствует, т.е. оно динамично, может изменяться в той мере, в какой меняется практика. Если практика не соответствует соглашению, оно не действует, утрачивает смысл.

Применительно к данному исследованию, ведя речь об «институциональном измерении массового политического поведения», диссертант под этим понимает прежде всего выявление с позиции среднесрочной перспективы факторов, влияющих на изменение вектора политического поведения населения современной России. При этом в качестве одного из уровней массового политического поведения в условиях становления демократии выбрано политическое поведение 90-х гг. ХХ в., а в качестве другого – середины первого десятилетия века ХХI в.

Если во времена СССР массовое политическое поведение определялось «правилами игры», установленными руководством страны, то с началом демократизации ситуация стала меняться.

Как наглядно показали прокатившиеся на постсоветском пространстве «цветные революции», массовая политика, в рамках которой максимально большие группы граждан включаются в политический процесс, причем в качестве носителей государственности, оказалась вполне реальной в странах, традиционно считавшихся политически пассивными. При этом процессы самоорганизации на равных существуют с директивными методами организации и управления массовым политическим поведением.

Очевидно, что при определенных условиях даже традиционно пассивное общество способно явить миру примеры резкого роста политической активности больших социальных групп. В революционных ситуациях на первое место выходят не иерархические структуры, формируемые элитами, а сетевые образования, которые в значительной мере и влияют на изменение вектора массового политического поведения.

В рамках указанного сценария возникающие в процессе самоорганизации электоральные кластеры неформальных отношенческих сетей на постсоветском пространстве эволюционируют как в сторону автономных структурных единиц, так и по сценарию перехода «количества» политического недовольства в «качество» массового политического поведения. Первый из указанных вариантов характерен для современной России, а второй – для Украины, Киргизии и некоторых других постсоветских государств.

Институциональные изменения массового политического поведения во многом детерминированы. В качестве основных детерминант массового политического поведения диссертантом обозначены следующие:

– наличие идеологии, на которую ориентируется элита и население;

– развитость политической культуры;

– соотношение между потребительским политическим поведением и поведением, ориентированным на общественные интересы;

– восприятие населением роли политических партий и политической оппозиции как неотъемлемых элементов институтов демократии и неприятие нормативных ограничений осуществления избирательных прав больших групп населения.

– нормативное регулирование массового политического поведения.

Их проявления рассмотрены и детализированы в рамках первой главы диссертации.

В процессе рассмотрения детерминант, влияющих на массовое политическое поведение, неизбежно встает вопрос о его закономерностях применительно к условиям транзитивных демократий. К сожалению, в политической науке указанная проблематика разработана недостаточно. Одной из причин такого положения является небольшой срок изучения указанных процессов, не позволяющий прийти к однозначному толкованию происходящего, а также неравновесность воздействия в разных странах упомянутых выше детерминант массового политического поведения.

Вместе с тем, ситуацию осложняет и одновременность проведения, как политической, так и социальной, а также экономической модернизации. На тот факт, что в некоторых восточно-европейских странах происходит «тройная» трансформация (политическая, экономическая и территориальная), первым еще в начале 90-х гг. обратил внимание немецкий политолог К. Оффе[1].

Характеризуя ситуацию в современной России, диссертант подчеркивает, что здесь мы имеем дело скорее с всплесками массового политического поведения (как это было в первые постперестроечные годы), сопровождающегося длительными периодами политической апатии. Такого рода ситуация складывается уже далеко не стихийным образом, ибо при нынешнем уровне централизации функционирования существующей в стране пропагандистской машины направить всю ее мощь в единый смысловой поток в принципе не составляет труда, однако такого не происходит.
Прежде всего потому, что возвращение «человека действующего», описанного Аленом Туренном, не отвечает интересам элиты, желающей защитить себя от конкуренции снизу на долгие годы вперед. Тем не менее, как свидетельствует практика, избежать политической мобилизации не удастся, поскольку в силу законов эволюции обновление неизбежно.

Прогнозируя в этом плане возможное развитие ситуации, диссертант отмечает, что уже в обозримом будущем характерная для российской системы власти структурная перегрузка заметно возрастет, и идеология «суверенной демократии», а также «управляемой демократии» для элиты утратят свои преимущества, заключающиеся в четкости, быстроте и предсказуемости управления. Эти процессы будут происходить на фоне нарастающей в обществе неудовлетворенности из-за роста социальной несправедливости, коррупции, межнациональной напряженности. Кроме того, нарастает недовольство продолжающимся моральным и идеологическим кризисом, что также может сказаться на изменении характера массового политического поведения.

Преемникам В.В. Путина придется вплотную заняться проблемами социальной справедливости, предложить обществу антибюрократическую повестку, не на словах заняться проблемами системной коррупции, возрождения нравственных ценностей, выработкой реальных механизмов по переходу от сырьевой экономики к экономике промышленной и постиндустриальной. Все это означает неизбежную трансформацию, казалось бы, устоявшихся в стране моделей массового политического поведения.

Во второй главе «Уровни политической институционализации и политическое поведение» диссертант, опираясь на изложенные в первой главе теоретические подходы, вводит концепт уровней политической институционализации. В главе подчеркивается, что институционализация может быть исследована с двух основных точек зрения. Во-первых, как исторический процесс зарождения и установления новых социальных институтов, что позволяет раскрыть причины и условия их возникновения. Во-вторых, в качестве функционирования социальных институтов в рамках социальной системы в связи с процессом адаптации индивидов и коллективов к ее нормативным требованиям, в ходе которого формируются социально-психологические механизмы, обеспечивающие стабильность и устойчивость общественной организации».

В рамках проведенного исследования диссертант ориентировался на первый подход, поскольку низкоуровневая политическая институционализация характерна для стран с переходными политическими режимами.

В итоге в главе предложена и обоснована трехуровневая теоретическая модель.

Первый уровень политической институционализации назван «уровнем политического романтизма».

Второй уровень политической институционализации определен как «уровень электорального практицизма».

Третий уровень политической институционализации назван «уровнем завершения формирования политического института выборов / возврата в исходное состояние формирования политического института».

Для каждого из вышеуказанных уровней определяющими проявлениями выступают:

– возникновение определенных общественных потребностей в новых типах социальной деятельности;

– развитие необходимых организационных структур и связанных
с ними норм электорального поведения и электоральной культуры;

– степень интернализации индивидами новых социальных норм и ценностей, формирование на их основе системы потребностей личности, ценностных ориентаций и ожиданий,

а также факторы, способствующие вышеуказанным политическим процессам.

Характеризуя первый уровень политической институционализации – «уровень политического романтизма», диссертант подчеркивает, что он отличителен слабостью государства как социального института, высокой общественно-политической активностью населения, малым влиянием технологий манипулирования общественным мнением, значительным авторитетом масс-медиа в вопросах формирования норм электорального поведения, активной критикой предшествующей исторической формации и поиском новой национальной идеи.

В странах бывшего соцлагеря в рамках политической романтики квазитрадиционный способ социально-политического мышления проявился в навязчивой идее заполнить «идеологический вакуум», оставленный марксистско-ленинской идеологией, новой «интегративной идеологией»[2]. Квазитрадиционная проективистская риторика довольно отчетливо наблюдалась в российской политической жизни 90-х гг. прошлого столетия. В России популярной в процессах политической институционализации была апелляция к традиции «русской идеи», представляемой православием, славянофильской «соборностью» и даже триединой уваровской формулой.

«Проектное» видение будущего, с успехом воспроизводившееся
в советское время (например, как «коммунизм через двадцать лет») использовалось в постперестроечный период, проявив себя в «проективизации» либеральных реформ. …российский радикал-либерализм (Б. Ельцин, Р. Хасбулатов, Г. Попов, Г. Бурбулис и др.) совершенно игнорировал вопрос о возможностях совмещения принципов западного либерализма в редакции Ф. Хайека и М. Фридмана с российской национальной культурной «почвой». «Абсолютная» идея поглотила все относительное, оставив за рамками политического обсуждения вопросы о средствах и «цене» ее достижения, а также вопросы формирования электоральной культуры населения.

На первом уровне институционализации национальные бюрократии солидарны с нарождающимися структурами гражданского общества. Однако, со временем, существующие между указанными акторами противоречия в целях и формах развития государства, проявляются все острее. Период революционной романтики постепенно заканчивается, и политическая институционализация переходит на второй уровень.

Второй уровень политической институционализации в рамках предлагаемой нами классификации определим как «уровень электорального практицизма». На данном уровне политическая романтика перестает быть для субъектов политических преобразований основным мотивом трансформации электоральных процессов. Население постепенно начинает осознавать, что власть передана народом далеко не самым лучшим его представителям, а полученные ресурсы элитой используются в своекорыстных интересах перераспределения собственности.

На втором уровне политической институционализации экономическая несправедливость становится основным фактором, способствующим отношения населения к участию в электоральных процессах, формируя прагматическое отношение к выборам: вы нам заасфальтируйте дорогу, отремонтируйте дом, решите иные коммунальные проблемы, а мы только после этого пойдем на выборы. Разумеется, подобный шантаж малоэффективен и если бы не СМИ, власть вообще бы не реагировала на локальные стихийные протестные акции. Тем не менее, символический ресурс общественного мнения позволяет хоть в какой-то мере влиять на действия депутатов и чиновников.

Политики же ориентируются на технологии социального мифотворчества и использования в своих интересах символического капитала создаваемых при участии масс-медиа новых идеологических мифов. После того как эйфория смены власти проходит, политические партии и кандидаты начинают усиленно реализовывать на практике идеологические концепты Лоуэнштейна, который писал, что идеологическая мобильность (и эффективность) зависят от упрощения, популяризации и даже вульгаризации, выполненной через технику символов[3].

Указанная техника воздействия на электоральное поведение широко использовалась и в советские времена, разница же в формах и масштабах идеологического воздействия, а также в используемых для этого инструментах.

Представители левых движений продолжают использовать модифицированный вариант риторики советских времен, тем не менее, в большей мере апеллируя к сознательности и свободе электорального выбора. Однако и те, и другие ориентируются на семиотические стратегии пропаганды и коллективного внушения, отвечающие латентному семиозису субкультуры недовольных, которые охарактеризованы С. Московичи как обольщение масс.

Подводя итоги анализа второго уровня политической институционализации, необходимо признать изменение характера общественных потребностей в новых типах социальной деятельности. Надежды на скорейшее повышение уровня жизни проходят, реформы чаще всего приводят
к ухудшению материального положения и сокращению политических свобод.  Пришедшая к власти элита создает организационные структуры, основной задачей которых является удержание собственности после прошедших процессов ее перераспределения. На это же нацелены и формируемые масс-медиа регулятивы политического поведения. У значительной части населения происходит психологическое отторжение новых социальных норм и ценностей и не происходит формирование на их основе системы потребностей личности. Появляются новые группы, готовые благодаря использованию политических инструментов в процессе третьего этапа институционализации, преобразовать политическую систему в соответствии со своими взглядами.

Согласно формальной логике разработки теоретических моделей, третий уровень политической институционализации, который обозначен как «уровень завершения формирования политического института выборов / возврата в исходное состояние формирования политического института», должен приводить либо к завершению процесса институционализации, либо к возврату в исходное состояние формирования политического института. На практике завершения формирования политического института выборов происходит не всегда – в некоторых случаях политическая система возвращается к своему первоначальному состоянию.

В транзитивных обществах процесс политической институционализации электоральных институтов может считаться завершенным при существовании следующих условий:

– наличия сформировавшегося широкого слоя среднего класса, способного обеспечить политическую стабильность общества;

– низкого уровня политической и экономической коррупции;

– наличия прозрачных процедур проведения выборов, с возможностью контроля со стороны всех заинтересованных политических акторов;

– функционирования независимой правовой системы;

– возможности равного доступа к национальным и региональным масс-медиа представителей различных политических сил.

Указанные предпосылки, говоря математическим языком, являются необходимыми и достаточными для завершения процесса институционализации. При этом мы специально в перечень необходимых условий не включили фактор соответствия выборного законодательства демократическим стандартам, поскольку как будет указано во второй главе диссертации, указанные стандарты являются понятием относительным, завися от уровня развития общества и социокультурных факторов. Кроме того, не может относиться к числу основных условий и воздействие иностранных акторов, в том числе и попытки дестабилизации политического института со стороны иммигрантов-оппозиционеров, поскольку такого рода ресурсы оказываются эффективными только после прохождения точки бифуркации под воздействием массовых акций социального протеста.

Если же указанные выше условия процесса политической институционализации электоральных институтов не соблюдаются, т.е. вектор политического развития направлен в противоположном направлении, в сознании широких масс формируется убежденность в том, что в результате процессов институционализации социальный институт выборов так и не завершил своего формирования, а политическая система не устоялась. После перехода процессов политического реформирования «количества в качество», т.е. прохождения точки бифуркации, появляется возможность перехода на более низкие уровни формирующегося политического института.

В среде социально незащищенных слоев общества и малого бизнеса формируется т.н. «протестный электорат». Указанная часть общества, с одной стороны, активно участвует в выборах, а в случае тотальной фальсификации результатов народного волеизъявления, при определенных условиях, готова участвовать в акциях гражданского неповиновения, направленных на изменение политической системы.

Кроме того, в среде политической элиты общества формируются акторы, способные кардинально изменить направление развития соответствующих политических структур и системы в целом.

Предложенная во второй главе теоретическая модель описывает лишь внешние признаки институционализации. Для того чтобы понять суть происходящих процессов, необходимо оценивать электоральное поведение и электоральную культуру населения. Данная проблематика рассмотрена в третьей главе диссертации «Электоральное поведение и электоральная культура в условиях формирующихся демократических институтов».

Уточняя базовые понятия, диссертант отмечает, что электоральная культура представляет собой совокупность наиболее типичных для общества паттернов (стереотипов) политических представлений, установок и ценностных ориентаций, традиций и символов, политического поведения. В основе любой культуры, в том числе и электоральной, лежит социальный и исторический опыт, который обусловливает систему традиций, ценностей и образцов поведения в процессе осуществления выбора из существующих вариантов.

Электоральная культура является неотъемлемой частью общей культуры общества, выступая в качестве важного системообразующего фактора политической жизни. Сравнительное изучение электоральной культуры демократических обществ расширяет возможности понимания процессов становления политических институтов.

Под электоральным поведением понимается поведение избирателей, политических партий и общественных деятелей в период подготовки и проведения выборов, формируемое и активизируемое посредством электоральных институтов, политических лидеров и СМИ. В рамках современного политологического дискурса используются три основных подхода, объясняющих электоральное поведение: социологический, социально-психологи-ческий и рационально-инструментальный.

Как показано в третьей главе, в транзитивных государствах в условиях низкоуровневой политической институционализации можно наблюдать только фрагментарные соответствия электорального поведения граждан вышеописанным теоретическим моделям известных западных политологов.

Дело в том, что указанные модели разрабатывались применительно к ситуациям с устоявшимися политическими институтами и, соответственно, не учитывали реалии транзитивных обществ. В частности, к числу последних может быть отнесен и феномен экспорта демократии, говоря иными словами, «цветных революций».

Что касается наиболее распространенной модели электоральной культуры Г. Алмонда и С. Вербы, согласно которой стабильность функционирования общества обеспечивается не столько специфическими характеристиками электорального выбора, сколько особенностями взаимодействия правящих политических элит и населения, то, как показано на конкретных примерах в третьей главе диссертационного исследования,
в современной России, как и в иных в обществах с низкоуровневой политической институционализацией, данная модель практически неработоспособна, поскольку ориентирована на гражданское общество, которое в указанных странах находится в зачаточном состоянии и не в состоянии оказывать заметное влияние на процессы институционализации. Отсутствие же реальных противовесов власти, характерное практически для всех транзитивных обществ, приводит к тому, что на электоральное поведение оказывает влияние множество трудно прогнозируемых обстоятельств, не учитываемых в рассмотренной модели. Такой же вывод можно сделать и касательно моделей Берельсона и Лазерсфельда о влиянии социальных факторов на феномен электорального поведения, а также А. Кэмпбелла, утверждающего, что наиболее значимым фактором для понимания и прогнозирования электорального выбора является, тем не менее, партийная идентификация.

Диссертант допускает, что в условиях западных обществ данный фактор может выступать определяющим (хотя и здесь в последнее время границы партийной идентификации все больше и больше размываются). Вместе с тем, попытки построения прогнозных моделей на основе изучения партийных идентификаций в транзитивных обществах не привели к релевантным результатам.

Объясняется это тем, что в условиях нестабильности политической системы общество сталкивается с перманентным кризисом политической идентичности акторов. К примеру, в России практически к каждым парламентским выборам властные элиты разрабатывают и реализуют проект новой «партии власти». Аналогичная ситуация и в других постсоветских государствах. Соответственно, фактор партийной идентификации если и работоспособен, то только применительно к электоральному поведению сторонников партий левой ориентации.

Слабо работает и еще один широко распространенный в западной политологии исследовательский подход, исходящий из предположения, что структура электорального выбора во многом подобна структуре потребительского выбора. В транзитивных обществах эта модель «потребительского выбора» плохо работает, в связи с отсутствием мировосприятия гражданами партнерских отношений с институтами государства.

В этом плане, современные российские политики не очень-то утруждают себя вопросом, о том, чьи интересы они представляют, «для кого играют», и неудивительно, что избиратели весьма приблизительно делят политических деятелей на тех, кто «за народ», и тех, кто «против народа». Естественна и реакция на политиков как на «дающих представление», а не «представляющих интересы».

Подобная «театрализация» политической жизни в условиях низкоуровневой политической институционализации отличается крайним цинизмом, равнодушием политиков к удовлетворению на практике глубинных электоральных интересов граждан. Поскольку сила господствует над правом, как уже неоднократно было в истории, «истинно живое и деятельное правосознание» отсутствует[4].

С точки зрения диссертанта, основными репрезентативными элементами теоретического анализа феномена электорального поведения в анализируемых условиях должны быть:

– пространство электорального выбора;

– виды электоральных размежеваний;

– степень устойчивости электорального поведения;

– избирательные циклы;

– наличие или отсутствие территориального ценза / ценза оседлости.

Рассмотрение указанных элементов подробно реализовано в главе применительно к условиям низкоуровневой политической институционализации.

Значимым, как показано в главе, выступает также вопрос о методах изучения в обществах с низкоуровневой политической институционализацией указанных элементов феномена электорального поведения населения.

В целом электоральное поведение адекватно изучается в современных условиях с помощью методов факторного анализа, в процессе которого и составляется перечень факторов, воздействующих на поведение индивида, после чего анализируется их влияние на электоральный выбор. Диссертантом предложен и обоснован собственный вариант матрицы факторов, влияющих на электоральное поведение в обществах с низкоуровневой политической институционализацией. В нее включаются следующие факторы:

- наличие или отсутствие определенного исторического опыта участия населения в политике, в том числе в многопартийных выборах;

- фактор географической локализации (город или сельская местность);

- наличие или отсутствие политических инструментов влияния граждан на процесс принятия решений в вопросах организации электоральных процедур и проведения выборов в целом;

- степень коррумпированности процесса выборов и восприятия ее как некой неизбежности при осуществлении электоральных процедур;

- экономический фактор уровня благосостояния граждан в транзитивном обществе;

- фактор наличия или отсутствия внешнего целеполагания при патерналистском восприятии большей частью населения государства.

Адекватность данной матрицы с очевидностью показали исследования диссертантом электоральных настроений и поведения граждан Челябинской области, проведенные ИСЦ «Зырянов и партнеры» в 2005-2006 гг.[5]

В четвертой главе «Электоральные кластеры в политическом пространстве (опыт США и России)» диссертант останавливается на анализе одной из наиболее перспективных форм взаимосвязи электорального поведения и электоральных институций в современном демократическом обществе.

Под термином «электоральные кластеры» (англ. – Electoral cluster) понимаются группы избирателей, ориентированных на использование выборов для достижения узкогрупповых целей, отличающихся от интересов большей части населения, рассматриваемой в указанном контексте как социально-политический агрегат. Задачу формирования устойчивых групп избирателей многие десятилетия решают политические партии и общественно-политические движения.

В наши дни все чаще высказывается мнение, что работа по электоральным «площадям» с каждым годом становится все менее эффективной, поскольку не учитывает тонкости самоидентификации реальных избирателей. Косвенным свидетельством отторжения избирателей от политических партий становится снижающаяся во многих странах мира явка на выборы.

В отличие от ставящих своей целью приход к власти легитимным путем институционализированных политических партий, участники электоральных кластеров стремятся достичь того же исходя из ориентации на латентные политические, экономические и социальные интересы, используя для этого в узкогрупповых интересах бренды существующих политических партий, а также лазейки электорального законодательства.

В главе подчеркивается неприемлемость использования для анализа электоральных кластеров такого достаточно широко используемого в политологи аналитического инструмента, как институциональные матрицы. В соответствии с указанной теорией под институциональной матрицей следует понимать исторически устойчивые формы базовых экономических, политических и идеологических институтов. Существует два типа матриц – восточные и западные. Восточным институциональным матрицам присущи институты нерыночной экономики, унитарно-централизованная система политического устройства и господство коммунитарных, или коллективных ценностей. Для западных институциональных матриц характерны институты рыночной экономики, федеративного политического строя и доминирование идеи субсидиарности, которая означает приоритет личностных ценностей[6]. Электоральные же кластеры, как локальная форма организации политического процесса, хотя и характеризуются такими ценностями, как коммунитарные или же субсидиарные, тем не менее, не могут быть охарактеризованы как «базовые экономические, политические и идеологические институты».

В качестве признаков существования электорального кластера могут выступать любые характеристики участников электорального процесса, позволяющие выявить в поле политических взаимодействий неявно структурированную группу избирателей. В США кластероообразующими факторами являются:

- социальное положение;

- тип мобильности (восходящая или нисходящая);

- этно-рассовая принадлежность;

- семейный статус;

- тип жилища.

В современной России несколько иной набор кластероообразующих факторов:

- социально-экономическое положение;

- цивилизационная идентификация («славянофилы», «западники», «мусульмане», «христиане» и т.д.);

- регионально-территориальная принадлежность (жители мегаполисов, средних и малых городов, сельской местности);

- демографический статус (молодежь, люди среднего возраста, пожилые люди);

- общественно-политическая активность и др.

С организационной точки зрения электоральные кластеры могут существовать как в форме социальных структур, так и в форме социальных сетей. В рамках социальных структур существует строгая иерархия участников электоральных кластеров стандартными решениями и формальными функциями в сфере решения электоральных проблем. Такого рода кластеры создаются целенаправленно. Сетевые структуры, хотя и возникают стихийно, тем не менее, существующие в их рамках отношения координации между участниками электорального кластера позволяют обеспечить высокую адаптивность к изменениям политической ситуации в ходе выборной кампании.

Анализ генезиса электоральных кластеров, с одной стороны, и методов их выделения и рассмотрения, с другой, обнаруживает неожиданное сходство их проявлений в весьма различной социально-политической среде.

Это было обозначено в появившейся в начале 70-х гг. XX в. пионерской работе канадских исследователей Г. Скиллинга и Ф. Гриффитса, затронувшей вопрос о существовании в условиях советской действительности «групп мнений» (opinion groups), которые, не будучи оформлены организационно, оказывали ощутимое, хотя и опосредованное влияние на процессы принятия решений[7]. К таким относились, например, сообщества представителей гуманитарных творческих профессий, технической интеллигенции, группировок в составе номенклатуры, которые поддерживали некоторые элементы плюрализма мнений.

Размывание в брежневские десятилетия ценностных ориентаций, культивировавшихся официальной идеологией, наложилось на известные особенности национального характера и породило неоформленный «кухонный протест». Именно в этот период западный культурный опыт стал синонимом передового. Стремление перенять те стереотипы, которые культивировались там на почве расползания вширь молодежной культуры, наталкивалось на ожесточенное сопротивление и проникало на советскую почву чаще по каналам контркультуры (в то время как на Западе эти формы уже стали массовым продуктом). Безусловно, электоральный протест в СССР был невозможен, тем не менее, применительно к рассматриваемой проблематике мы можем вести речь об истоках политической культуры участников электоральных кластеров.

В США и других западных странах также существовали «группы мнений», оказывавшие влияние на происходящие в обществе политические процессы. В качестве примера приведем имевшие политические последствия протестные выступления противников войны во Вьетнаме. Известный американский политолог и футуролог Мануэль Кастельс отмечает становление в рамках западного общества глобальных сетей мощной «самобытности сопротивления», которые опираются на потенциал традиционных ценностей и новых социальных движений на уровне больших групп и малых сообществ.

Рядом с формирующимся сетевым обществом Мануэль Кастельс идентифицирует культурные коммуны, которые построены вокруг определенных значений, таких, к примеру, как культурный национализм или религиозный фундаментализм, а также защитные реакции социума, направленные против распада границ в процессе глобализации.

На постсоветском пространстве наиболее ярко существование до определенного времени находившихся в латентной фазе электоральных кластеров высветилось в ходе «цветных революций».

Важным вопросом в анализе электоральных кластеров выступает проблема типологии их появления. По мнению диссертанта, электоральные кластеры могут формироваться как стихийно, так и целенаправленно. В первом случае речь идет об объединении избирателей на эмоциональной основе против существующей явно выраженной несправедливости или неприемлемых для части социума политиков и т.д. Во втором случае – образование электорального кластера осуществляется заинтересованными  политическими акторами целенаправленно.

Факторами, способствующими появлению электоральных кластеров в современной России, являются:

- излишняя зарегулированность «вертикали власти», не стимулирующая развитие политических партий и индивидуальной инициативы участников политического процесса и, как следствие, появление очагов сопротивления унификации политической и социальной жизни;

- возрастание рисков транзитивного периода, способствующих появлению на политической арене несистемных политических акторов;

- появление нового поколения неформальных лидеров социальных групп, ориентированных на службу обществу и при этом не имеющих возможности самореализоваться в рамках институционализированных политических партий;

- растущее в обществе неприятие коррупционных практик чиновничества и политической коррупции институционализированных политиков;

- существование у значительной части общества проблем с самореализацией в политической сфере и др.

В современной России создана политическая система, в рамках которой фактически не учитываются голоса значительной части участвовавших в выборах избирателей, а инструментом отсеивания выступает порог прохождения партий в парламент. При 5-процентном барьере потерянными оказывались 49 % голосов избирателей. То есть почти половина электората голосовала за партии, которые не имеют шанса остаться в Думе из-за указанной нормы, а 7-процентном барьере количество пропавших голосов может возрастать еще больше.

Такая ситуация способствует возникновению электоральных кластеров, поскольку ориентирует политических акторов на не всегда легитимные способы работы с электоратом. При этом отметим, что установленный в России высокий порог прохождения партий в парламент не является общепризнанным демократическим инструментом, а служит лишь интересам крупных партий.

К примеру, в Израиле партия попадает в парламент, набрав всего лишь 1 % голосов избирателей, в Мексике – 1,5 %, в Дании – 2 %, Испании, Греции, Хорватии, Аргентине – 3 %, в Швеции и Италии достаточно набрать 4 %, в Польше и Словакии – по 5 %, а в России – 7 %. Если в соседней Украине процентный барьер был снижен с 4 % по 3 %, то в России он вырос с 5 до 7 %.

Динамичные политические процессы наблюдаются и на региональном уровне, хотя и в латентной форме. Грядет серьезное обновление местных элит – прежние бессменные лидеры вынуждены уходить с постов просто в силу возраста, и представители крупного и среднего бизнеса заинтересованы во вхождение во власть своих лоббистов. Конфронтация между двумя политическими силами – современной и динамичной, с одной стороны, и силой, заинтересованной в сохранении статус-кво, с другой, – может усилиться уже в самое ближайшее время.

В развитии подконтрольных электоральных кластеров заинтересована и несистемная оппозиция, сторонники «все поменять»: партия олигархического реванша, реализующая проект двухэтапной леволиберальной «оранжевой революции» в России, и радикально-националистическая коалиция, пытающаяся использовать в ходе выборов различного уровня «русский вопрос» для национальной революции, которая станет «коричневой».

Рост политической активности представителей различных религиозных конфессий позволяет вести речь и о появлении электоральных кластеров, в рамках которых во власть смогут придти соответствующим образом ориентированные политические акторы, включая и нацеленный на власть организованный криминал.

Подводя итоги главы, диссертант подчеркивает, что электоральные кластеры стали объективной реальностью политической жизни как России, так и США. Несмотря на различия в мотивационной составляющей формирования такого рода групп избирателей, общим является типология организационных структур и их противостояние традиционным политическим акторам. В условиях углубления кризиса общенациональных партий электоральные кластеры с каждым годом будут занимать все больше ниш, появляющихся в электоральном поле.

В современной России электоральные кластеры в значительной степени находятся вне рамок институционализированного процесса политической жизни. Вместе с тем вытеснение политической активности населения в сферу маргинального рано или поздно обернется электоральным кризисом, свидетельством чему служат аналогичные процессы на постсоветском пространстве.

В пятой главе «Институционализация политико-технологи-ческой деятельности в электоральном пространстве и ее последствия (опыт России и стран СНГ)» представлен авторский взгляд на особенности и эволюцию политико-технологической деятельности в условиях современных транзитных государств на постсоветском пространстве.

В частности, диссертант отмечает, что до сих пор в политической науке нет общепризнанного толкования таких базовых понятий как «политическая технология», «политико-технологическая деятельность» и ряда других. Достаточно часто встречаемое определение звучит следующим образом: политические технологии – это методы ведения предвыборной кампании. В последней работе авторитетных и хорошо известных авторов Е. Малкина и Е. Сучкова дается более расширенное представление: «можно определить политические технологии как технологии подготовки и проведения избирательных и политических кампаний, политических проектов, а также технологии партийного строительства»[8]. При этом все же упускается из виду, что указанные методы могут носить как легальный, так и нелегальный характер, что существенным образом трансформирует смысловую нагрузку того или иного политического действия.

Отечественный опыт характерен большим объемом политико-технологических акций, которые не только лежат в рамках манипулятивных воздействий на электорат и политических конкурентов, но и по своей направленности вполне могут быть отнесены к жанру «психологической войны» или «психологической агрессии». Во многом это зависит не только от невыстроенности системы политической культуры и политической этики, но и от политико-технологической школы, к которой принадлежит основная масса российских политтехнологов.

Дело в том, что бльшинство российских специалистов в сфере политико-технологической деятельности были обучены экспертами Национального демократического института и Международного республиканского института, представительства которых осуществляли свою деятельность во многих странах, в том числе и в России. Соответственно, в нашей стране воспроизводятся американские модели политтехнологий, прошедшие адаптацию к политическим условиям транзитивного общества.

Используемый политтехнологами инструментарий разнообразен и постоянно пополняется новыми приемами. В числе основных политтехнологических инструментов и приемов деятельности следует упомянуть:

- разработку концепции информационной и рекламно-пропагандист-ской кампании;

- создание имиджа политика;

- организация встреч кандидата с избирателями;

- рекомендации и текстовки публичных выступлений;

- сбор подписей, наказов, пожеланий избирателей;

- работа со СМИ;

- производство видеофильмов, аудиороликов, фотоматериалов;

- мониторинг и контент-анализ событий;

- проведение пикетов, митингов, организация провокаций;

- использование на выборах двойников (клонов) политического противника;

- составление психологических портретов конкурентов, союзников;

- изучение аудитории путем проведения фокус-групп, социологических опросов и т.д.;

- составление рейтинга самых влиятельных политических акторов;

- разработка партийной атрибутики;

- определение психологической совместимости внутри партийных и общественных объединений и т.д.

Базовыми элементами российских политтехнологий являются: административный ресурс в сочетании с "черным пиаром", а также разнообразные методы манипулятивного воздействия на электорат.

Для дискурса политтехнологов, ориентирующихся на манипулятивные методы воздействия, характерными чертами являются:

- подмена политического информирования политическим пиаром;

- использование реального и сфальсифицированного компромата вместо противоборства ценностных политических ориентаций;

- приоритет финансовых условий сотрудничества над идеологиче-скими;

- отрицание политической философии;

- восприятия своей деятельности не как обслуживающей интересы общества, но как формы управления общественным сознанием и др.

В главе подробно проанализированы процессы институционализации политико-технологической деятельности в России и странах СНГ, пик использования которых в нашей стране пришелся на последнее десятилетие ХХ века.

После того, как в России была сформирована система «управляемой демократии», необходимость в политических технологиях практически отпала, поскольку такого рода технологии востребованы только в условиях конкуренции. На место политтехнологий пришли технологии административные.

После сужения рынка политтехнологических услуг связанного с принятием руководством страны концепции «управляемой демократии», часть политтехнологов переориентировалась на организационную и методологическую поддержку мероприятий направленных на противодействие всевозможным политическим угрозам действующей власти. В частности, специалисты по пиару стали раскручивать и креативно сопровождать прокремлевские молодежные движения «Идущие вместе», «Наши», «Молодая гвардия», «Местные» и др.

Переориентация политтехнологов с участия в электоральных кампаниях, имеющих место только в условиях демократического общества, на антидемократические практики подавления оппозиционных движений вполне вписывается в рамки «идеологического» дискурса, ориентированного на примат финансовых интересов над моральными нормами. Сказанное отнюдь не означает исчезновение политтехнологов с российской политической арены в середине первого десятилетия ХХ века.

Вопрос не в исчезновении уже институционализированной в глазах политической элиты технологии, а в ее востребованности. Востребованность вышеописанных приемов политической «борьбы» актуальна скорее для регионального уровня выборов, нежели для общефедерального.

В некоторых ситуациях политтехнологи ориентировались не на достижение победы того или иного кандидата или партии, а на срыв выборов, подобный масштабной акции «пенсионной забастовки», которая была проведена в ходе региональных выборов в Свердловской области 8 октября 2006 г. Акция была направлена на «срыв выборов, путем снижения явки избирателей пенсионного возраста».

Таким образом приходится констатировать, что практика действий политтехнологов в современной России продемонстрировала крайне тревожное отсутствие у значительной части электората понимания сути демократических норм. Как отмечал выше диссертант, специфической особенностью политтехнологий, которые сегодня преобладают в России, является их негативная направленность, что очень опасно прежде всего тем, что не связанная общенациональными политическими целями и ценностями власть быстро формирует свои собственные цели и стремится к их реализации.

В шестой главе «Состояние и перспективы развития электоральной культуры в современной России» анализ электоральной культуры и электорального поведения реализуется на основе матрицы, предложенной выше:

- наличие или отсутствие определенного исторического опыта участия населения в политике, в том числе в многопартийных выборах;

- фактор географической локализации (город или сельская местность);

- наличие или отсутствие политических инструментов влияния граждан на процесс принятия решений в вопросах организации электоральных процедур и проведения выборов в целом;

- степень коррумпированности процесса выборов и восприятия ее как некой неизбежности при осуществлении электоральных процедур;

- экономический фактор уровня благосостояния граждан в транзитивном обществе;

- высокий уровень внешнего целеполагания при патерналистском восприятии большей частью населения государства.

Современная российская электоральная культура может быть охарактеризована как сложносоставная, носящая фрагментарный характер, отличающаяся наличием множества электоральных субкультур (в том числе и национальных – в субъектах Российской Федерации), плюрализмом взглядов, важной ролью левоцентристских ориентаций российских граждан и, как следствие, соответствующих политических организаций. Для нее характерны: политическая заинтересованность большинства граждан, их сложившиеся политические ориентации; активное участие граждан в судьбоносных выборах при слабом повседневном участии в политике, недоверии к властям, разочаровании в результатах политических и экономических реформ 90-х годов, комформность по отношению к любой, очередной “партии власти” и др.

Политическая культура современного российского электората представляет собой смешанный тип:

а) есть элементы политической культуры активистского типа (которые дали о себе знать во время выборов в Государственную Думу) с ее рациональным началом в решении обществом и индивидом проблемы выбора;

б) значительно влияние патриархальной политической культуры, для которой свойственен поиск лидера, обладающего качествами “отца нации” (период выборов Президента России) и которую во многом эксплуатировали информационные технологии, формирующие в общественном мнении имидж политического лидерства;

в) часть голосующих по традиции избирателей находится под влиянием политической культуры авторитарного типа[9].

Вместе с тем, диссертант солидарен с точкой зрения ряда исследователей, которые отмечают, что «современное российское общество переживает глубокий кризис ценностей, суть которого заключается в «невписанности» любой возможной нравственно-осознанной деятельности в какой-либо реально существующий или проектируемый строй исторического бытия, в обессмысливании всяких усилий индивида, если они не сводятся к элементарному выживанию»[10].

Падение интереса населения к участию в политической жизни страны в значительной степени обусловленно высокой степенью политической коррупции при проведении выборов, что не может не вызывать беспокойства, а также исследовательского интереса представителей разных отраслей общественных наук.

Суждения о тенденциях развития современной российской электоральной культуре следует дополнить характеристиками ее наблюдаемых изменений на региональном уровне. У диссертанта была хорошая возможность сделать многопараметрический срез таких изменений в период подготовки и проведения выборов в Законодательное Собрание Челябинской области в декабре 2005 г.[11]

Анализ этих данных выступает в качестве кейс-стадиз анализируемой ситуации.

Уроки первых выборов в региональный парламент по смешанной системе позволяют зафиксировать следующее.

Невостребованным и нереализованным на практике остается демократический принцип сменяемости власти, что явно или неявно способствует отстранению, а возможно и росту отчуждения населения от процесса формирования власти, охлаждению избирателей к влиянию на власть даже в такой простой и доступной форме как выборы. Форма политического общения власти и общества имеет все более усиливающийся монологический характер, хотя демократия это господство политического плюрализма. Ещё в 2004-2005 годах в российское избирательное законодательство были внесены изменения, направленные на обеспечение высокой степени управляемости выборами, прежде всего со стороны власти. Своими следствиями они могут иметь усиление  политической монополии и несменяемости власти, а также дают возможность находящейся у власти группе интересов устранять конкурентов на всех этапах избирательного процесса. Это касается и повышения до 7 % барьера для прохождения в парламент, и увеличения минимальной численности партий с 10 до 50 тысяч человек, и запрета избирательных блоков на всех уровнях, что затрудняет для оппозиции объединение усилий в борьбе с существующей политической монополией, и снижения с 25 до 10% максимально допустимой доли погрешностей в представляемых для регистрации подписях (при том, что проверкой занимаются органы МВД, прямо подчиненные власти, «отсечь» можно любой избирательный список), и затруднения наблюдения за выборами (наблюдателями смогут стать только представители участвующих в выборах партий, в то время как раньше их могли выставить любые общественные объединения…

Скорее всего, в ближайшие годы подобное «усовершенствование» законодательства продолжится, что ещё больше усложнит жизнь оппозиции. Способы предсказать несложно: начиная от ещё большего повышения избирательного «барьера» и порога минимальной численности партии до запрета любых публичных акций после подведения и публичного объявления итогов выборов.

Завершая главу, диссертант отмечает, что в соответствии с предложенной в работе теоретической моделью электоральных процессов происходящих в условиях низкоуровневой политической институционализации, современное российское общество может быть охарактеризовано, как находящееся в промежуточной фазе между уровнями «электорального практицизма» и «завершения формирования политического института выборов / возврата в исходную точку формирования политического института».

При этом вектор развития электоральной культуры большей части общества может быть выявлен только в релятивистском понимании отношений как процесса взаимодействия участвующих в политическом процессе акторов. Реальным проявлением ощущения социумом опасности изменения политической системы является внутренняя социальная напряженность, т.е. состояние социума, испытывающего дискомфорт от потенциальной или реальной угрозы безопасности социальной системы и неуверенности в легитимации электоральных институтов, служащих инструментом правового государства.

В заключении диссертации подводятся итоги исследования, формулируются основные выводы, даются рекомендации по совершенствованию современной электоральной деятельности.

В частности, диссертант указывает на то, что уже в начальной фазе апробации демократических институтов происходит наложение массового политического опыта и массовой политической культуры, являющимися композицией разных субкультур, выстроенных на различных системах политических ценностей и интересов, что в итоге дает совершенно незапланированный институционально-поведенческий результат.

В транзитивных обществах процесс политической институционализации электоральных институтов, на наш взгляд, может считаться завершенным при существовании следующих условий: наличия сформировавшегося широкого слоя среднего класса, способного обеспечить политическую стабильность общества; низкого уровня политической и экономической коррупции; наличия прозрачных процедур проведения выборов, с возможностью контроля со стороны всех заинтересованных политических акторов; функционирования независимой правовой системы; возможности равного доступа к национальным и региональным масс-медиа представителей различных политических сил.

Показательно, что отсутствие цивилизованных отношений между элитами и массой, определенный правовой нигилизм управляющих и управляемых, слабый уровень правовой культуры способствует перманентному процессу политической нестабильности, не позволяя завершить процесс институционализации.

Более того, есть опасность консервации электоральных институтов и практик на этом уровне, ибо он весьма привлекателен для федеральной и региональных элит отсутствием здесь зрелых форм самоорганизации и наличием значительного электорального патернализма, легко допускающего вмешательство «административного ресурса».

В настоящее время, в условиях подготовки и проведения новых выборов в элите все большее распространение получают взгляды, в соответствии с которыми классическая демократия не входит в число основных приоритетов государственного строительства. Начался поиск новых моделей демократии, которые в основном концентрируются вокруг практик элитарной демократии.

Следует в связи со сказанным подчеркнуть некоторые парадоксальные проявления политического поведения и электорального участия в условиях современной элитарной демократии. В частности, против ожидания, переход к системе элитарной демократии в условиях низкоуровневой политической институционализации не ведет к автоматическому росту политического и электорального абсентеизма. Уровень электорального участия удается поддерживать на высоком уровне за счет методов политической и административной манипуляции и политической рекламы. Поэтому пока что прагматических причин для кризиса системы власти нет (хотя они могут и появиться, в случае экономического спада). Но есть причина не менее важная – морально-идеологическая.

Если не принять меры по нейтрализации негативных тенденций, уже в обозримом будущем уровень электоральной культуры может снизиться до недопустимо низкого порога, за которым возможна нелегитимная смена власти. Практически любые происходящие в стране события в той или иной мере оказывают влияние на электоральную культуру. В связи с этим актуальность разработанных в диссертации проблем возрастает.