власть в формах организации жизнедеятельности общества

Виртуальный методический комплекс./ Авт. и сост.: Санжаревский И.И. д. полит. н., проф

Политическая наука: электрорнная хрестоматия./ Сост.: Санжаревский И.И. д. полит. н., проф.

АВТОРЕФЕРАТЫ ДИССЕРТАЦИЙ ДОКТОРА ПОЛИТИЧЕСКИХ НАУК

Во введении обоснована актуальность темы диссертации, охарактеризована степень ее разработанности, сформулированы цель, задачи, объект и предмет исследования, определены теоретические и методологические основы диссертации, обозначены научная новизна и положения, выносимые на защиту, представлены научная и практическая значимость, теоретическая и практическая апробация результатов исследования.

В первой главе «Формы организации жизнедеятельности общества: методология исследования, закономерности становления» обосновывается правомерность исследования феномена «власть» методами антропогностики наряду с биогностическими и социогностическими методами, выделяется три вида форм обустройства жизнедеятельности общества – самоорганизация, управление, самоуправление, в рамках которых власть проходит этапы своего становления, развития и рецессии. Устанавливается взаимозависимость форм бытия и форм организации жизни общества; выявляются детерминанты и атрибуты самоорганизации, раскрывается потенциал труда как фактора развития самоорганизации и становления власти и управления. Глава содержит пять параграфов.

В первом параграфе «Методы исследования жизнедеятельности социума» обосновывается необходимость исследования обустройства жизни людей в его эволюции и выявляется три вида форм организации жизнедеятельности общества – самоорганизация, управление и самоуправление, которые возникают последовательно, при этом наличие следующего не предполагает исчезновения предшествующих видов обустройства. Существование данных видов организации общества не исключает важности политических форм управления в современных общественных системах, однако предлагаемая методология позволяет обращать внимание на сосуществование и активное развитие иных форм организации жизни, которые оказывают влияние на баланс общественных сил и способствуют пересмотру устоявшихся взглядов на феномены управления и власти. Управление в этой связи представляется уже не как конечная и имманентная, а как преходящая форма общественной организации. В основании такого взгляда на феномен управления лежит представление о том, что предуправленческий период, связанный с природным организационным детерминантом, уже миновал, и управленческий период, определяемый доминантой социального детерминанта, тоже конечен. Следовательно, в этом ряду логично прогнозируется третий этап эволюции форм организации, детерминируемый культурой.

Исследователи политики, власти и управления, между тем, продолжают поиск ответов на вопросы развития общества и человека в рамках социальной парадигмы, обращая мало внимания на расхождение векторов развития объекта исследования и концептуальных средств его анализа. В этой связи, отталкиваясь от методов биогностики и социогностики, мы предлагаем в целях адекватного научного отражения современных тенденций управления, эволюции власти и развития самоуправления использовать методы антропогностики, что позволяет преодолеть ограниченность биогностического и социогностического подходов, сводящих исследование форм жизнедеятельности человека к поиску отличий между животным и общественным индивидом. В современных обществах человеческая составляющая индивида, обусловленная бытием культуры, не является доминирующей по отношению к социальной составляющей, но ее безусловный рост уже не позволяет игнорировать углубляющееся различие между общественным индивидом и человеком. Именно с генезисом человеческой составляющей (человека) связаны рецессия власти и становление самоуправления.

Во втором параграфе «Соотношение культуры и форм организации общества» раскрывается качественное отличие «человека» от «человека дикого» и «человека общественного», что значительно упрощает определение границ социального пространства, где власть и управление остаются необходимостью организации жизнедеятельности общества. Практика современного социального управления и динамично развивающееся отечественное знание о местном самоуправлении обнаруживают, что детерминация самоуправления не сводима к явлениям природы и социума. Логика развития форм организации жизнедеятельности позволяет нам предположить, что «формы организации» представляют собой феномены проявляющейся сущности индивида, поэтому закономерности развития власти можно исследовать, выявив эту сущность.

Сущность дикаря, представляющая совокупность естественных отношений (природных взаимосвязей), проявляет себя в формах самоорганизации, где социальный феномен «власть» проходит период становления, поэтому его организующее начало минимально. Сущностью общественного индивида выступает совокупность социальных отношений (в соответствии с утверждением К. Маркса), которые детерминируют развитие власти, определяющей формы управления в обустройстве жизнедеятельности общества. В свою очередь, сущность человека составляет целостность человеческих отношений, которые не могут быть детерминированы природой и социумом и обрести устойчивое развитие в формах самоорганизации и управления.

Анализ становления культуры позволяет рассматривать ее как форму бытия, детерминирующую человеческую составляющую индивида и являющуюся условием осуществления самоуправления при значительном сокращении организационного потенциала власти. Последовательно расположенные триады форм бытия «природа – общество – культура», состояния индивида «человек дикий – человек общественный – человек», видов форм организации жизни людей «самоорганизация – управление – самоуправление» позволяют по-иному взглянуть на проблему власти. В предложенном контексте очевидно, что власть соотносима с формой бытия «общество», с состоянием индивида «человек общественный» и видом форм организации жизни «управление». Наличие же власти в триадах «природа – человек дикий – самоорганизация» и «культура – человек – самоуправление», на наш взгляд, носит условный характер.

Таким образом, доминанта социальных отношений со временем утрачивает свой позитивный потенциал для развития человечества. Поэтому жизненно важно обращение общественного индивида в человека, что сопряжено с ростом культуры как объективно возникающего инобытия индивида. Успех реализации этой задачи зависит как от воли организаторов жизни людей, так и от уровня знаний о закономерностях развития власти.

В третьем параграфе «Биотические детерминанты первобытной коллективности» обосновывается тезис о том, что социальные отношения как более сложные и качественно иные по сравнению с естественными связями имеют место в системе первичных форм организации жизнедеятельности общества. Однако в качестве детерминант обустройства биосоциальных систем социальные отношения вторичны и исторически надстраиваются над развитыми формами естественных взаимосвязей первобытных обществ. Индивиду биосоциальной системы имманентно присущи человеческие качества, однако в первобытных коллективах они не находят своего выражения, поэтому в данных обществах сохраняется доминанта форм самоорганизации, где власть не является необходимостью.

Первичные потребности первобытного коллектива детерминируют и основные формы организации жизни индивида: формы добычи и распределения пищи, формы сохранения жизни, формы обустройства места пребывания или жилища. Все они базируются на природной иерархии, что не приводит к уничтожению себе подобных и возможности их эксплуатации, следовательно, и систематического приращения материальных благ. Эволюционный выход биосоциальных систем – это возникновение новых форм взаимного полагания общественных индивидов, что и осуществляется в истории человечества в виде социальных отношений, развитие которых сопряжено со становлением власти. Эволюционный рост социальной составляющей обусловлен реализацией базовых потребностей, поэтому общественный индивид, как и прежде, озабочен проблемой добывания, производства и потребления пищи, сохранения жизни, здоровья, обустройства жилища или среды своего обитания. Вместе с тем с укреплением социальной составляющей приоритеты развития индивида изменяются: человек решает задачи, связанные не столько с сохранением своего естества, сколько с улучшением условий своего существования.

В четвертом параграфе «Атрибуты форм первобытной самоорганизации (тотем, табу, ритуал, слово)» рассматривается влияние первобытной атрибутики на формы организации жизни древних обществ. Регуляторы сосуществования первобытных индивидов под воздействием социализации приобретают характер статусообразующих; тотем, табу, ритуал и слово становятся фактором усиления субъектно-властных качеств организаторов жизнедеятельности общества.

Становление власти сопряжено с формированием субъектной функции вождя первобытного сообщества, что обусловливало противоречивые тенденции. Появление властных компетенций у вождя и его ближайшего окружения начинают изменяться естественно-организационные формы жизни. Вместе с тем нарушение естественных форм жизни вождем-соплеменником или вождем-варягом зачастую вызывает обратную реакцию значительной части первобытного общества, что завершается гибелью вождя. Преодолевается эта традиция путем выделения харизматических свойств у отдельных индивидов, т.е. приданием им тотемной атрибутики, позволяющей признать превосходство одного или нескольких людей над всем сообществом.

Табу первоначально является природным кодексом запретов всего, что взламывает синергетические начала, однако в связи с развитием социальных связей запреты на эволюционные процессы естества социума обусловливаются, прежде всего, социально-политическими причинами. Устанавливается такой баланс, при котором естественная составляющая социума получает наиболее устойчивое свое развитие при постоянном обновлении, расширении генотипа, а социальная составляющая успешно развивается при строгой общественной дифференциации.

Ритуал обеспечивает повторяемость действий, упорядочивая отношения, определяет ниши элементам биосистемы. В социальной системе ритуалы закрепляют общественные нормы, опираясь на общественные и естественные основания. Будучи экспортирован в социальную систему из естественной, ритуал приобрел двойственность, определяя, с одной стороны, границы долженствования индивида, а с другой – устанавливая табу, очерчивает формы управления и пределы или беспредельность власти.

Первобытное слово-заклинание трактуется в работе как элемент естества, регулирующий не социальные, а естественно-природные взаимосвязи. При доминанте социальных отношений слово становится неотъемлемым элементом власти, таким образом, оно ставится выше естества. Вместе с возникновением полноты монархической власти устанавливается монотеистическая форма религии; личностный статус лидера и слово становятся главным инструментом порабощения сознания.

В пятом параграфе «Труд как фактор трансформации самоорганизации в управление» анализируются изменчивость и отбор как естественные регуляторы жизни антропоидов, предопределившие судьбу самоорганизации, которая проиграла в эффективности управлению, детерминируемому разделением труда и возникновением субъектно-объектных отношений. Вместе с тем влияние труда различается в формах самоорганизации и управления. В формах самоорганизации труд – лишь элемент естественной среды первобытных людей, обеспечивающий их выживание, а в формах управления – необходимое условие их развития, определяющее формы организации жизни. Развитие труда в социуме принимает характер самовозрастающей эффективности. Основой этого симбиоза остается биот, испытывающий основную ресурсную нагрузку. Именно труд в симбиозе с другими социальными отношениями позволяет управлению, политике взять верх над биотической организацией жизнедеятельности общества.

Классическим примером естественных образований, взаимодействующих посредством биотических и социальных взаимосвязей, назван греческий полис, прекрасно иллюстрирующий неоднозначный процесс зарождения власти. С расширением трудовых отношений, которые самым непосредственным образом влияли на появление управленческих функций басилеев, изначально выполнявших координационную функцию в формах самоорганизации первобытных обществ, связано становление власти. Рассмотрение трудовых отношений и форм организации жизни греческих полисов позволяет выявить наличие лишь первых шагов становления субъектно-объектных отношений в этих обществах, что заставляет усомниться в правомерности выводов о полноте политических отношений в античных сообществах.

Формы управления, которые в античном обществе только зарождались, преодолевали «вечность» самоорганизации, но представления о власти для древних греков еще не мыслимы за пределами природных взаимосвязей, определявших жизнь полиса. Существовавшие отношения не требовали власти, обходясь самоорганизующимся началом, но постепенно полисная жизнь детерминируется все больше социальными связями, которые обретают свою завершенность, логичность и эффективность при наличии номоса – закона, которому принадлежит прерогатива определения прав на власть. Власть как социальный феномен возникает в полисе только тогда, когда объект и субъект управления разделяются, но пока власть в полисе принадлежит равномерно всем свободным гражданам, т.е. исходит от них и обращена к своему собственному источнику, самостоятельного статуса она так и не получает.

Вторая глава «Генезис власти в парадигмах деятельности вождя» состоит из шести параграфов, в которых последовательно анализируется историческая практика становления власти, формирования субъектных функций лидеров различных сфер жизнедеятельности общества. Исследованием устанавливается, что концентрация управленческих функций у одного лица, осуществляющего организационную деятельность в основных сферах бытия индивидов, является закономерностью развития власти в общественных системах.

В первом параграфе «Сферы формирования лидерства вождей в первобытных коллективах» представлена характеристика генезиса лидерства в коллективной жизни древних обществ. Изучение исторических форм организации первобытных обществ дает основания утверждать, что возникновение управленческих отношений связано с появлением доминанты социальных взаимосвязей, которые являются следствием роста производительных сил, развития хозяйства, приводящего к накоплению излишков, имущественному неравенству и социальной дифференциации. В этих условиях происходит становление социального феномена «власть», который получает свое дальнейшее развитие в формах бюрократии. Различные грани лидерства в древних обществах можно условно вычленить в собственно родовой, хозяйственной, духовной и военной сферах, однако высокий авторитет вождей первобытных обществ в этих сферах деятельности локальных сообществ не тождественен социальному феномену «власть».

Первые политические действия, давшие начало управленческим отношениям, связаны с военным взаимодействием локальных сообществ, которое проходило не только в виде противостояния, но и в виде развития союзнических отношений между ними. Это увеличивало значение социальной составляющей в общении и формировало предпосылки становления властно-управленческой функции вождя, преобразующейся из лидерства организатора одной из сфер жизни сообщества. Терминологический анализ позволяет составить адекватное представление об эволюционном превращении вождей, выполняющих в самоорганизующихся коллективах координационные функции, в царей, осуществляющих навязывание воли в общественных системах. Свидетельства этнографов, антропологов об обществах XX столетия, находящихся в состоянии первобытности, позволяют обнаружить закономерности эволюции форм организации жизнедеятельности и становления власти, свойственные ранним античным обществам. В XX веке под мощным влиянием внешних социально-политических сил становление власти происходит в ускоренном или «сжатом» виде, но в рамках общих закономерностей.

Во втором параграфе «Субъектная компетенция лидеров раннеантичных полисов» рассматривается лидерство в античных социумах, где вопрос о власти обретает смысл в связи с тем, что есть неравенство по естественным или социальным основаниям. Однако пока в основании организации жизни полиса существует доминанта естественных взаимосвязей, основной функцией басилея остаётся посредничество. Басилей не может осуществлять властных функций по отношению к гражданам, так как равен им по социальному основанию, а его естественный статус не является достаточным основанием для обладания властью. Его власть над рабами теоретически возможна, но рабы в полисе не обладали статусом объекта социального управления, они оставались для граждан полиса элементами природы.

В рамках сложившихся древних традиций рекс осуществлял свою деятельность в формах координации, но специфика его организационной деятельности с необходимостью обусловливала укрепление его властных компетенций. Поэтому возникновение республики в V в. до н.э. вполне вписывается в логику адаптации форм самоорганизации к более высокому уровню развития римлян. Расширенный формат организаторов жизнедеятельности римского общества значительно замедлил процесс актуализации личностной власти, но закономерности становления власти таковы, что на определенном уровне социального развития власть монархического характера неизбежна. С определенной долей условности можно говорить, что становление власти в ходе длительной исторической эволюции (VIII-I в.в. до н.э.) непрерывно. Как вид организации жизни людей управление утвердилось во времена Юлия Цезаря, поэтому русское слово «царь», восходящее этимологически к имени Цезарь, адекватно обозначает статус должностного лица, являющегося носителем властных полномочий. От рекса или царя, осуществляющего регулятивные функции, общество движется к царю эпохи Цезаря, который обрел свойства субъекта, способного навязывать волю объектам управления, а от него к царю – императору Октавиану (Августу).

Относясь с почтением к управленческим талантам Цезаря и Августа, считаем, что их личные, субъективные качества уступают объективным факторам, которые проявились в преобладании социальных отношений над естественными взаимосвязями, что и послужило причиной окончательной «победы» управления над самоорганизацией. Власть обретается посредством лидерства в военной сфере, но получает она своё развитие при наличии достаточных социальных основ и инструментария навязывания воли в материальной и духовной сферах.

В третьем параграфе «Становление вождеских функций в древнеславянских обществах» рассматривается понятие «вождь», наиболее точно отражающее властно-организационные полномочия в их эволюции от форм самоорганизации к управлению. В системе обустройства жизнедеятельности общинно-родовых коллективов, а затем и княжества присутствует специализация лидерства. Так, можно говорить о старейшине как о лидере семейно-родового коллектива, о боярине как о высшем чине хозяйственной сферы и княжеского окружения, о владыке как о духовном предводителе, о воеводе как организаторе военных действий.

Абсолютность организационной деятельности старейшины в период «военной демократии» утрачивается на пути от координатора, посредника социально равных членов самоорганизующейся общины, к статусу человека, имеющего власть и способного её использовать в личных или социально-групповых интересах. Вместе с тем понятие и термин «старейшина» сохраняются до тех пор, пока управление не возобладает в этой общественной группе.

Бояре оставались востребованными, пока преобладание природных взаимосвязей предопределяло их координационную деятельность. С возникновением необходимости управления в системе материального производства произошла замена не только организаторов этого процесса (боярина на дворянина), но изменилась и сама сущность организационных форм. С этих пор хозяйственная деятельность всей общественной целостности и государства стала возможной и дееспособной только в формах управления, которое могли осуществить только дворяне, обретшие свой высокий социальный статус вместе с развитием власти.

Особенность организационной функции религиозного лидера состоит в том, что его деятельность становится возможной только при доминанте социальных взаимосвязей. Отношения между общинами, слабо дифференцированными социальными группами внутри этих общин и были той социальной основой, благодатной почвой для взращивания объединяющего религиозного мировоззрения, что способствовало становлению княжеской власти.

В военной сфере у древних славян поконник являлся образцом и координатором военных действий, но с повышением уровня и сложности социальных взаимосвязей возникает необходимость в деятельности воеводы, сохраняющего координационные функции, в которых уже присутствует и управленческое начало, вытесняющее самоорганизацию из военной сферы. Деятельность в военной сфере первой обретает политичность, поскольку у ее лидеров под предлогом критичности ситуации появляется возможность освободиться от родовых, общинных пут, ограничивающих становление их власти.

В четвертом параграфе «Формирование личной власти князя» прослеживается историческая эволюция организационных функций кагана, который обладает властно-политическими свойствами по отношению к чужим сообществам. Термин «каган» исторически предшествовал термину «князь». Самовладство кагана киевского периода состояло в обладании военными организационными функциями, основанными на естественно-иерархическом старшинстве племени, поручавшего отдельному лицу координацию военных дел. Признаков власти кагана по отношению к соплеменникам не обнаруживается, поскольку род, община не имели данного социального феномена, следовательно, они не могли делегировать ему власть и тем более не могли терпеть ее проявления в отношении себя.

Уход княжеской дружины с исторической сцены предопределил устранение иерархии по естественному основанию, начался этап становления социальной дифференциации, сопровождаемый становлением власти и порождающий субъектно-объектные отношения. Уровень развития хозяйства, духовная жизнь, родовая иерархия княжеств укладывались в потенциал самоорганизации, а их стремление к самостоятельности в домонгольский период русской истории следует объяснять не борьбой за власть, а самодостаточностью их военного, материального и духовно-религиозного состояния. Князь по сравнению с каганом значительно расширяет свои организационно-управленческие функции. Субъектные функции князя очевидны в военной сфере и во внешних связях, однако внутри княжества носителю этого титула так и не удается вытеснить родовые, общинные установления, в формах которых осуществлялась жизнедеятельность общества.

Община, вечевое собрание продолжают определять формы организации своей жизни, между тем именно княжение есть первый важный шаг на пути к становлению личной власти правителя. Источниками княжеской власти могли быть боярское землевладение, обретающее черты частной собственности, и установленное церковью монотеистическое мировоззрение. Эти тенденции имели место в XII–XIII вв., но князю мешали рудименты естественного старейшинства, что не позволяло ему возвыситься над природными привязанностями и присвоить себе титул божьего помазанника.

В пятом параграфе «Хан и царь: параллели исторического пути становления самовластия» выявляется специфика развития властно-управленческих качеств лидеров восточных ханств и царств, что позволило значительно расширить представление о становлении власти. Восточные царства имеют организационную специфику в формах жизнедеятельности обществ, но становление власти вождя осуществляется в рамках общих закономерностей. Наиболее очевидная причина обретения властно-субъектных функций вождями восточных царств – это система материального производства, которая сложилась в традиционных формах под воздействием объективных естественных факторов. Перед древними сообществами любого типа всегда стояла задача выживания, поэтому они опытным путём определяли оптимальные формы организации своей жизни. Материально автономными хозяйствующими единицами в восточных обществах были либо малые сегменты в виде семьи, либо укрупненные коллективы, способные совместным трудом обеспечить свое воспроизводство, но при этом и первые, и вторые нуждались в вожде.

Так, монаршим персонам Ахеменидов были свойственны властные компетенции, которые были обусловлены наличием социальных взаимосвязей между древними социумами, но навязывание воли осуществлялось в пределах установленных ритуалов и традиций. Восточное царство представляло собой большое мозаичное полотно. Власть царя на просторах царства представляла собой военную силу, которая применялась только по отношению к «чужим» сообществам. Искусность восточных форм организации жизни заключалась в том, чтобы при всей их мозаичности объединить локусы на добровольной основе в единое царство, где, подобно отдельному члену семьи, они осуществляли бы свою жизнедеятельность в интересах всего общества. В этом смысле расцвет восточного царства обеспечивался не военными навыками управленческой деятельности царя, а его способностью к координационной деятельности. Он должен был упорядочивать отношения между разнопорядковыми самоорганизующимися сообществами, определять нишу каждому сообществу и соотносить общий интерес царства с интересом каждой из его частей.

Аналогичная по задачам и функциям деятельность осуществлялась и руководителями ханств. Период монгольского господства привнес специфику восточного типа правления в славянские земли, но становление власти в этих землях обусловлено, прежде всего, их внутренним социально-политическим развитием. Система правления в Ордынском ханстве в период покорения Руси и последующие два с лишним века была сложнее, чем в русских княжествах, поскольку хан, организующий жизнь своих общностей с разными уровнями развития, вынужден был упорядочивать социальные взаимосвязи как регулятивными, так и управленческими действиями.

Специфика трудовой деятельности ордынцев предопределяла малочисленность сообществ, беззащитных перед внешней угрозой, поэтому их тяготение к единству отражало объективную потребность самосохранения. Вливаясь в большое ханство, родовая группа не претерпевала изменений в формах организации внутренней жизни, но становилась объектом специфического управления жесткой иерархической системы ханства. Наличие смешанной системы организации, т.е. форм управления и самоорганизации, оставляло за лидером статус старшего родственника, даже когда он был фактическим владельцем «крепостных», что определяло его субъектные функции местом в родовой иерархии.

В шестом параграфе «Русское самодержавие как воплощение власти вождя» выявляются закономерности возникновения социально-политических факторов, обусловивших властно-субъектные функции вождя-царя. Монархическое правление, сохраняя патриархальные черты, обретало теократические, политические признаки, т.е. типичные социальные качества, что требовало идеологического обоснования, поэтому легенда о родстве Ивана IV с императором Августом обосновывала не только его право на власть, но и «вечность» власти. Становление монархической системы приводит к тому, что формируется субъектная социальная группа, на вершине которой находится царь, и эта социальная группа уже противопоставлена объектным социальным группам. Существующие противоречия между этими противоположностями затушевываются, сглаживаются не только экономическими, военными, но и идеологическими способами. Важным моментом в духовно-религиозном обосновании царской власти является именование лидера: трудный процесс адаптации термина «царь», обозначающего вождя нового типа, завершается в XVI веке. Потребовались не менее ста лет усиленной идеологической работы церкви и власти, чтобы титул «царь» прочно увенчал иерархию правящих звеньев.

Экономика русских княжеств в XV в. достигла уровня раздробленных ханств орды, а затем и превзошла их. Правление в московском государстве выстраивается не только на новом, более высоком экономическом уровне, но и имеет совершенно иное политическое основание. Если в Орде внутренняя иерархия выстраивалась на естественных основаниях, то московское царство превратилось в государство в условиях становлении доминанты социальной дифференциации внутри общества. Царская власть на Руси изначально была востребована для решения внешнеполитических проблем, но логика властно-управленческих отношений такова, что на определённом уровне их развития военачальник, став победителем на поле брани, становится субъектом и в гражданских делах.

На первый взгляд кажется парадоксальным, что с утверждением титула «царь», «император», когда, казалось бы, уже ничего не мешает сыну наследовать власть отца, российская государственность XVI-XVIII вв. эту перспективу игнорирует. Однако это не парадокс истории, а закономерность. Поскольку титул «царь» возникает при доминанте социальных взаимосвязей, титул наследуется по семейному преемству (от отца к сыну) беспрепятственно, если претендент отвечает социальным требованиям. Трагические развязки во взаимоотношениях между членами царской семьи являются не столько следствием интриг или частными случаями, сколько закономерностью, свидетельствующей о том, что социальный интерес оказывается всегда выше, чем естественно-родовые связи.

В третьей главе «Морфология организации жизнедеятельности в условиях «кризиса кризисов» власти» исследуются причины рецессии власти и утраты властной компетенции политическими лидерами XX столетия и раскрывается организационная бесперспективность манипуляции сознанием граждан с целью сохранения доминанты форм управления. В контексте рассмотрения причин рецессии власти обосновывается тщетность обустройства жизнедеятельности человека в парадигмах гражданского общества, определяются организационные уровни релевантности власти и управления в современном российском обществе и выявляется организационный и гуманистический потенциал самоуправления.

В первом параграфе «Рецессия власти и форм организации жизни в политических процессах ХХ века» рассматривается кризис политической власти и управления рубежа XX–XXI вв. и обосновывается тезис о том, что социальные системы, имевшие период тоталитарных форм управления, трансформируются в социум, индифферентно относящийся к новым политическим силам, вождям и иным субъектам управления. История ХХ века со всей ясностью показала естественную составляющую толпы. В этом образе нашла свое наивысшее выражение социализация, создавшая небывалый по силе объект политического управления, но в этом же и достигшая своего предела, так как масса перестала быть управляемой. В России к рубежу XX-XXI вв. обнаружилось, что народ и власть остались также далеко друг от друга, как и раньше, более того, народ, живо интересовавшийся политикой в начале 90-х годов, к концу десятилетия утратил всякий интерес к этой социальной сфере. Целенаправленная политика государства по формированию апатии массы в системе социальных отношений состоялась; апатия, которую власть приветствовала, теперь обернулась против нее, поэтому современное управление характеризуется не только нарушением коммуникации между субъектом и объектом, но и трансформацией объекта. Политические трансформации объективно обусловлены и имеют очевидные признаки социальной рецессии, при которой в некоторых сферах бытия состояние социальности вытесняется биотическими мотивациями. Традиционные представления о приоритетности управления при кризисе социального и рецессии власти приводят обществоведов к выводам об объективности перехода к трайбализму.

Политическая сторона жизни, всегда значимая для развития человечества в целом и каждого общества в отдельности, на рубеже XX-XXI веков обнаруживает свое кризисное состояние. Это не просто кризис, который необходимо преодолеть и который объективно может быть преодолен, а кризис, указывающий на исчерпанность этой сферы как приоритетной в развитии человечества. При этом политика не исчезает, она лишь перестает быть основной или главной гранью существования и развития людей. Схематично представляя этот процесс, обнаруживаем: политическая деятельность в XIX столетии внутри общественных систем и между ними носила преимущественно позитивный характер; противоречивость политической деятельности в ХХ столетии не позволяет оценить ее однозначно как прогрессивную или регрессивную для развития человечества. Все предпринимаемые в XXI веке попытки изменить ситуацию и поставить политику на службу культуре, развитию человечества неубедительны. Есть основания полагать, что и далее политика все больше будет проявлять свою антигуманную сущность и антикультурную направленность, если не ограничить её деятельность рамками социальных отношений.

Во втором параграфе «Образ вождя в идентификации политических лидеров» раскрывается кризис политического вождизма в ХХ в., порожденный общей социальной динамикой, которая приобрела протестные формы системного характера. Субъектная рецессия проявляется в имидже политических деятелей уже в начале ХХ в. и отмечается рецидивами вплоть до настоящего времени, что связано с возрождением на социальной основе легитимности ритуала и тотема, ритуальных шествий, движений, приветствий, жестов, ритуальных собраний, посвящений. Вытесняя официальный религиозный культ (христианство, конфуцианство), вождизм облекается в рецессивные одежды дохристианских, языческих верований и сектантских оккультных учений. Исключительную важность приобретает собственный стиль, имидж вождя. «Народная молва» при помощи пропаганды создает мифологизированный образ вождя, который сочетает в себе все достоинства и величайшие способности во всех сферах жизни: он – великий стратег, непревзойденный тактик, умелый хозяйственник, мудрый идеолог, талантливый организатор.

В сформированном обществе вера в миф о вожде-богочеловеке является важнейшим аспектом, характеризующим объект и субъект властно-управленческих отношений. Миф этот всегда сопровождается таинственностью, постижение которой табуировано. Воспроизводство рабских, лакейских качеств индивида, трансформирующихся в преданность вождю, государству, партии, являлось необходимым и объективным условием функционирования общественной системы. Непосредственное вкрапление этих качеств необходимо было, прежде всего, ее управленческой подсистеме, которая может успешно функционировать только при поклонении и преданности субъекту или субъектам управления. Субъектом в рамках общественной целостности, государства могут выступать монарх, генеральный секретарь, президент; соответственно, поклонение и преданность будут иметь различные формы, но сущность их останется неизменной. Закономерность развития управленческих систем массовых обществ такова, что степень насилия, применяемая по отношению к массе и ее отдельным индивидам, с необходимостью распространяется и на самого вождя и его ближайшее окружение, если не в прямом физическом выражении, то в социально-духовном, политическом проявлении.

В новейшей отечественной истории рецессия власти вождя проявилась в том, что исчерпанность вождизма И.В. Сталина обернулась эпигонством и экстравагантностью Н.С. Хрущёва, комичностью Л.И. Брежнева, а закончилась крахом лидерских амбиций М.С. Горбачёва. Можно грешить на слабость лидерских качеств вождей постсталинского периода, однако этот аргумент только подтверждает закономерность упадка биосоциального синтеза в лидерстве. Вождизм как социальный феномен является анахронизмом в развитии гуманистических качеств индивида, бытия культуры, но он не может утратить своего значения для развития социальности. Высокая потребность современного государства в вожде, настоящем лидере проявляется при определении основных теоретических постулатов развития конкретной социальной системы.

В третьем параграфе «Вовлечение в политику путем манипуляции сознанием» анализируются процессы вовлечения масс в политическую деятельность. Народные массы современного общества в своем большинстве не верят ни вождям, ни структурам власти, поэтому на поддержку «политических ценностей» сегодня брошены большие силы, в том числе и деятелей культуры и науки. Последние вовлечены в актуализацию политики на довольно широкой идеологической платформе. Вера в возможность политического ренессанса путем актуализации парламентаризма подрывается тем, что всякий избранный орган представляет интересы части или частей общества и никогда всей целостности. Именно для того, чтобы придать легитимность власти, отвоёванной одной группой у других, и осуществляется манипулирование сознанием электората под видом заботы об общих интересах.

Попытки «очеловечивания» власти, политики также остаются весьма уязвимыми. Любая политическая сила, стремящаяся к власти, декларирует гуманистические ценности своей политической власти, более того, первые шаги новой власти, как правило, носят гуманистический характер, но сущность политики такова, что социальная группа, обладающая властью, объективно будет осуществлять деятельность по навязыванию воли, т.е. будет совершать антигуманные действия. Очеловечивание политики станет возможным лишь при снятии отчуждения труда одной социальной группы у другой, а заполнить организационный вакуум позволит целенаправленная деятельность человека и общества по совершенствованию форм, способов своего развития. Современный же научный дискурс, направленный на поддержание социальной рецессии, используя знаковые понятия – свобода, ноосфера, гуманизм, способствует втягиванию общественности в политику, но имеет ограниченные возможности. Апологетам власти всё труднее манипулировать сознанием потенциальных участников политических процессов, выстраивая иллюзорные, псевдогуманистические конструкции.

Не остаются незамеченными властью и инновационные технологии, позволяющие расширить масштабы воздействия на сознание масс для возрождения их интереса к политике. Мир сетевой коммуникации открывает, по мнению политических рецессиентов, новые перспективы модернизации демократии, наступления так называемой прямой демократии. Инновационные технологии уже используются для агитации (sms-сообщения и т.д.) в период предвыборных кампаний.

В четвертом параграфе «Консервация политического управления в формах гражданского общества» выявляются механизмы использования концепции гражданского общества субъектами управления в политических целях. Гражданское общество является исторически закономерным явлением, отрицать его позитив для развития человечества не имеет смысла. Однако бесспорно и другое, гражданское общество остаётся неотъемлемым элементом не только социальности, но и государства, а значит, как инстанция организации жизни людей оно сохраняет субъектно-объектные отношения. Гражданское общество стремится осуществлять организацию своей жизнедеятельности в формах, свободных от государственного вмешательства. Однако в этом случае институты гражданского общества могут составить конкуренцию государственной власти, что было бы опасно для власти, не будь гражданское общество управляемым.

Общинный тип связей и тип гражданского общества изначально являются противоположностями как виды различных форм организации. Ценность общинного типа заключается в том, что община гарантирует защиту каждому индивиду независимо от его способностей, но она не гарантирует никакого индивидуального развития за счет общины, ибо это означает ущемление других. Гражданское общество, напротив, благодаря иным принципам организации, предлагает неограниченный спектр индивидуального развития. В связи с этим возникает вопрос, может ли местное самоуправления, будучи элементом гражданского общества, отвечать потребностям развития человека? Видимо, более корректным будет утверждение, что местное самоуправление является условием развития человека, а гражданское общество остается неотъемлемым элементом системы государственного управления, эволюционировавшим из общинных форм самоорганизации. Гражданское общество разрушило общину, высвободило социальный потенциал, вызвало к жизни государственно-управленческий аппарат, теперь же ему отведены функции наблюдения за деятельностью государства и информирования общественности об итогах своей работы. Имея всю полноту управленческой функции, государство не может позволить гражданскому обществу большего. В этом контексте уместно вспомнить созданные, по образу и подобию федеральной структуры, общественные палаты регионального уровня, которые формировались при активном участии государственных органов. Не трудно предвидеть, что при выполнении государственных задач они обретут свой смысл и их деятельность в определённой мере будет эффективной, но как только они переключатся на решение общественных проблем (что представить невозможно), обнаружится советская традиция «заорганизованности», «формализации».

Гражданское общество призвано контролировать государственную власть, оберегать частную жизнь гражданина от незаконного вмешательства или иных незаконных действий властей. Можно привести случаи правового торжества общественности, например, связанные с деятельностью СМИ, являющихся в широком смысле институтом гражданского общества. Однако зачастую изобличительные публикации появляются вследствие политической борьбы, что свидетельствует о взаимодействии гражданского общества и властных структур. Более того, власть в определенной мере заинтересована в оппозиционной деятельности гражданского общества, что позволяет поддерживать электоральную активность и вовлекать людей в политическую деятельность.

В пятом параграфе «Самоуправление и управление в современном российском обществе» обосновывается необходимость установления баланса между управлением и самоуправлением как условия оптимизации форм организации жизнедеятельности общества. Самоуправление в нашей стране было объективно востребовано уже в 60-70-е годы XX столетия, так как экономический уровень развития общества был достаточен для его становления; однако субъекты управления, заинтересованные в сохранении своих властных функций, не допускали развития форм самоуправления. Длительное сосуществование самоорганизации и управления в исторический период становления форм управления является основанием полагать, что управление остается важным организующим началом жизнедеятельности общества на этапе становления самоуправления.

В результате политизации общественных отношений возникает власть, сущность которой заключается во владении предметом собственности и/или владением функции распоряжения собственностью. Для реализации своей власти владельцы собственности определяют формы управления, сущностью которых является навязывание воли. Несмотря на то, что кульминационный момент управления как необходимого и эффективного вида организации жизни в индивидуальных и местных вопросах бытия человека и общества уже миновал, в вопросах государственного значения, т.е. в сферах жизнедеятельности, имеющих отношение к целостности общества и его составным частям, управление остается необходимостью. В современном российском обществе востребованы как формы управления, так и самоуправления.

Социальная ткань жизни настолько подвижна, что однозначно закрепить определенную форму за конкретной сферой жизнедеятельности общества, человека не представляется возможным, однако можно определить тенденции развития управления и самоуправления. Наличие же объективного противоречия, заложенного правовыми нормами и политикой, осуществляемой федеральным уровнем, однозначно свидетельствует о серьезных недоработках в вертикали власти. Управление организовано таким образом, что власти всех трех уровней, являясь важнейшими элементами государства, по сути, устранили контроль государства, политических партий над своей деятельностью, а народ, не имея навыков и механизмов контроля, остался в стороне от организации жизни общества.

При построении эффективной власти, отвечающей запросам времени, надо апеллировать не только к законодательно закреплённым уровням управления, но и к реально существующим общественным отношениям. В современной российской системе координат управления можно выделить две составляющие – социально-государственные и социально-культурные отношения. Социальная жизнь, образуемая государственными отношениями, в пределах которых формы организации жизни возможны только в виде управления, детерминируется существующим разделением труда, наличием частной и государственной собственности. Социально-культурные отношения, образующие местные сообщества и индивидуальную жизнь человека, являются основанием становления форм самоуправления. Данные формы организации жизни обусловлены снятием разделения труда, наличием общественной и личной (индивидуальной) собственности, исчерпанностью управления в отношениях местного уровня, развитостью человеческой составляющей современного индивида.

В шестом параграфе «Потенциал самоуправления в эволюции форм организации жизнедеятельности общества» исследуются закономерности развития самоуправления в современных обществах. В социуме, достигшем наивысшей ступени управления и исчерпавшем основной управленческий потенциал, в процессе организации жизни людей усиленно минимизируется личностно-нравственный фактор. Закономерность развития социума такова, что государство и вся система власти для своего устойчивого функционирования вынуждены развивать в общественном индивиде гуманистические качества, формируя в нем субъектный фактор, вместе с тем, управляя индивидом, всячески препятствуют появлению самостоятельного организационного начала в человеке.

Правление меньшинства, действительно, не только неизбежное, но и наиболее эффективное явление в системе государственных отношений, однако в системе муниципальных отношений уже действуют иные принципы организации. Субъекту самоуправления нет никакой внешне или внутренне обусловленной необходимости управлять объектом, его организационная деятельность становится эффективной, если она направлена на решение вопросов общего значения в соответствии с волей местного сообщества. Наше представление о формах обустройства (самоуправлении) будущих обществ отличается от марксистско-ленинской позиции. В предлагаемой концепции государство не отмирает, управление не исчезает, а власть остаётся функционально пригодной. Человек обозримого будущего будет формировать свои человеческие качества, не утрачивая естественную и социальную составляющие, поэтому востребованными будут самоорганизация, управление и самоуправление.

Сущность местного самоуправления состоит в единстве противоположностей – управления и самоуправления. При этом самоуправление имеет тенденцию к расширению, а управление стремится к сокращению своей компетенции в пределах местного сообщества. Частным случаем самоуправления выступает местное самоуправление как переходный этап от управления к самоуправлению, что подтверждается практикой и представлением, отражающим наличие взаимоисключающих элементов в самом явлении. Непрерывность совершенствования управления и развития самоуправления является важным условием прогресса современного общества и развития человека. Самоуправление имманентно присуще процессу управления, но возникает оно только в социальной системе, достигшей пика своего политического развития. Система местного самоуправления строится на приоритетности человеческих взаимосвязей при устойчивой тенденции минимизации социально-политических факторов при решении вопросов местного значения. Объективные тенденции развития самоуправления проявляются в том, что властно-управленческая деятельность в вопросах местного значения утрачивает свою эффективность, поэтому формы самоуправления в организации жизнедеятельности местных сообществ становятся необходимостью.

В заключении подводятся итоги исследования, суть которых состоит в следующем:

Политологическое наследие позволяет обнаружить наличие двух основных доктрин, различающихся по принципам методологического структурирования: поиск ответов на вопросы о путях развития общества и человека ведется учеными в рамках социальной и биотической доктрин.

Социально-историческая практика позволяет зафиксировать три вида форм организации жизнедеятельности общества, которые обозначаются соответственно терминами – самоорганизация, управление, самоуправление. Власть и управление – исторически приходящие явления, следовательно, их доминанта в организации жизнедеятельности общества конечна.

Становление власти соотносимо с различными историческими периодами и временными рамками, но закономерность генезиса данного феномена такова, что полнота субъектных функций у лидера общества обнаруживается при наличии монархического устройства и развивается в последующих системах управления.

Социально-политические кризисы, стагнация управленческих систем в XX в. являются достаточным основанием для установления объективной закономерности рецессии власти, «конечности» доминанты управления и признания приоритетности самоуправления в развитии человечества.