Виноградов П.Г.

ЮРИДИЧЕСКИЕ ФАКТЫ И АКТЫ

Виноградов П.Г. Очерки по теории права С. 54 – 72.

 

[...] Целая сеть юридических норм раскинута над социальной жизнью, события которой то и дело пересекаются линиями юридических прав и обязанностей: обстоятельства, сколько-нибудь важные, большею частью имеют известную юридическую сторону. Таким образом, наряду с различными фактами и актами деловых отношений, духовного общения и социальных отношений, возникает ряд юридических фактов и актов, от которых зависит изменение и развитие прав. Вряд ли нужно отмечать, что эти юридические факты и акты являются не только простым отражением соответствующих им явлений обыденной жизни, но и имеют особые, свойственные им атрибуты, которые часто чувствует на себе обыватель.

Начнем с исследования юридических фактов. Слово факт в противоположение праву иногда употребляется юристами по отношению к обстоятельствам, оказывающим влияние на решение юридического вопроса. При представлении и разборе доказательств в судебных процессах дело идет о фактах в этом именно смысле. Здесь каждая малейшая подробность, относящаяся к вещи, лицу, или обстоятельству, может оказаться ценной, – например, следы ног или пальцев руки могут иметь величайшую важность для распознания преступника. С другой стороны ясно, что сыщик или поверенный, собирающий доказательства с целью установления вины, не должен примешивать обстоятельств, которые не имеют значения для дела и только запутали бы вопрос. В самом деле, при допросе свидетелей судья может не допускать не относящихся к делу вопросов и предъявления ненужного материала. Однако в этом случае, хотя и сказывается влияние определенных юридических форм, целью производства является разрешение вопросов факта, а не вопросов права. Бы[744]ло ли совершено убийство или нет? Было ли это умышленное убийство? Была ли это драка, приведшая к нанесению смертельной раны? Совершил ли преступление именно данный человек, обвиняемый? Сделал ли он это по собственному побуждению или по наущению другого? Вот вопросы, на которые приходится отвечать. Расследование вращается вокруг обстоятельств повседневной жизни, а потому и решение всех этих вопросов обычно представляется присяжным, взятым из среды обывателей, для которых подлежащие их разрешению вопросы должны быть ясно и тщательно формулированы судом. Положим, что эти вопросы так или иначе разрешены, что присяжные, например, вынесли вердикт: А был убит в ссоре своим товарищем, который был в это время пьян. Раз это установлено, мы имеем дело с юридическими фактами. Факт случайной смерти, последовавшей от непредумышленного нападения, и тот факт, что виновный был пьян, имеют определенное юридическое значение. Судом будет постановлен приговор, который определит эти последствия для данного случая сообразно известным снабженным санкцией юридическим нормам. Для судебного решения, вся история ссоры, с ее мелочными инцидентами и деталями, исчезнет из поля зрения и в качестве своего единственного результата оставит за собой вердикт. Через посредство этого вердикта, применение судом норм и субъективных прав будет все же зависеть от фактов; но это будут «юридические факты», так сказать скелет события, из которого удалены все несущественные обстоятельства. Убийца, бытЬ может, был, хотя и вспыльчивым, но симпатичным человеком, убитый, напротив, не внушал ничего, кроме неприязни и презрения. Все эти черты однако исчезнут из юридического факта, как несущественные, ибо закон не может проводить подобных различий и право совсем негодного человека на охрану его жизни и тела столь же священно, как и право самого благородного из граждан. Подобно тому, как факт приобретает схематические очертания, так же точно и личность убитого делается просто человеком вообще, так сказать человеком правовой абстракции, лишенным всех атрибутов, кроме одного существенного качества, – именно, что он имеет полное право на защиту его жизни государством. В свою очередь, с юридической точки зрения опьянение само по себе может быть важным фактом. Однако к делу нисколько не относится, было ли выпитое вино дурного качества или становился ли преступник раздражительным и склонным к насилию, когда он находился под влиянием опьянения. Судьи, принимая в соображение данный факт, как важное условие ][745]при установлении юридических последствий, сосредоточат свое внимание только на одной особенности опьянения, – именно на том существенном с юридической точки зрения обстоятельстве, что алкоголь влияет на сознание преступника и на вытекающем отсюда усилении или уменьшении его ответственности.

Подведя итоги, мы должны признать две совершенно различные категории фактов, существующих не только в юридической теории, но и в действительных определениях положительного права.

Согласно этому, в учении о судебных доказательствах, мы имеем с одной стороны «факты, которые доказывают «, т.е. материалы, которые помогают установить «подлежащий рассмотрению факт «, а с другой – «факты, которые следует доказать», т.е. все то, что становится определенным юридическим фактом, как только оно установлено путем доказательств.

Любопытный пример юридических проблем, возникающих в связи с этим, можно заимствовать из одного американского дела «штата Айовы против Белла». Ночью в комнате одного дома был обнаружен живший по соседству человек, забравшийся туда тайком. Это было бы явным покушением на грабеж, если бы не было доказано, к счастью для обвиняемого, что в это время он был пьян. Согласно предложению судьи, принятому и присяжными, отсюда был сделан вывод, что обвиняемый в то время не сознавал, что он направился в чужой дом. Однако в случае умышленного или неосторожного убийства вряд ли можно было бы ссылаться перед английским или американским судом на опьянение, как на смягчающее вину обстоятельство. Наоборот, судьи много раз подчеркивали, что факт опьянения сам по себе не влечет непременно более мягкого отношения к преступнику.

Такие же вопросы факта возникают и при оценке степени морального давления, которому было подвергнуто лицо, совершившее завещание или заключившее договор, при установлении степени заботливости или наоборот небрежности, выказанной лицом, присмотру которого было поручено имущество другого. Иногда суду приходится очень глубоко входить в социальные и моральные понятия, свойственные определенной эпохе или определенной социальной среде, для того, чтобы выделить юридические факты, от которых зависят юридические следствия в виде определенных прав и обязанностей. Вообще, в любом случае необходимо критически рассматривать взятые из реальной жизни доказательства, чтобы получить сравнительно небольшое количество юридических фактов. [746]

Следует также заметить, что праву иногда приходится «основываться в своих суждениях относительно субъективных прав и обязанностей не на реальных, хотя и избранных фактах, а на фактах, существование которых должно быть предположено, в силу официально признанной правом точки зрения. Старое учение о доказательствах изобиловало искусственными правилами в этом отношении. Бентам энергично протестовал против фантомов, порождаемых таким искусственным способом рассмотрения доказательств, и против карикатуры на право, которую часто влекло за собой подобное рассмотрение. Его филиппики не остались бесплодными, и с его времени достигнуто много упрощений и улучшений. Однако, даже и теперь наше право не вполне свободно от искусственных правил, которые иногда могут затруднить справедливое решение дела. Мои читатели, конечно, помнят дело убийцы Криппена. Особенно тяжелым доказательством против обвиняемого являлось то, что под полом дома, где были скрыты останки его жертвы, была найдена часть его фланелевой рубашки. Но этот факт сначала не был представлен обвинением и был выдвинут только впоследствии, для того, чтобы опровергнуть некоторые утверждения обвиняемого. Предъявление этого доказательства в самом конце дела дало защитнику Криппена основание для того, чтобы просить апелляционный суд об отмене вердикта. «Для опровержения утверждений обвиняемого нельзя представлять доказательств», указывалось в апелляционной жалобе, «которые можно было включить в материал, представленный обвинением сначала, и таким образом усиливать позицию обвинения после того, как предъявление доказательств обеими сторонами закончено».

Основание для этих ограничений видеть нетрудно: закон стремится к тому, чтобы обвинение не удерживало при себе существенных аргументов до самых последних стадий судебного разбирательства, чтобы предъявить их в неожиданный момент, когда защита не приготовлена к ответу на них. Ясно, однако, что строгое применение этого правила в деле Криппена могло бы иметь нежелательные результаты, ибо оно могло бы изъять из сферы рассмотрения присяжных вопрос о годе, когда была сделана рубашка – вопрос, весьма существенный для решения дела. К счастью, суд мог в данном случае поступить по своему усмотрению. Бывает, однако, много дел, в которых приходится оставлять без рассмотрения по чисто формальным основаниям доказательства, весьма ценные по существу. [747]

Кроме этих правил, относящихся к учению о системе доказательств, суды иногда обязаны принимать известные установленные юридические презумпции и искусственные юридические факты вместо фактов действительных и реально доказуемых. Например, по установленному правилу предполагается, что дети, рожденные в законном браке, являются законным потомством отца, хотя бы возможно было доказать, что в момент зачатия мать сожительствовала с другим лицом. Цель этого правила в том, чтобы помешать попыткам подымать сложные вопросы, связанные с незаконнорожденностью, если нет налицо неоспоримых данных; в то же время, очевидно, однако, что это может часто вести к сокрытию истины. В подобных вопросах судам приходится довольствоваться не действительными фактами, а фактами презумированными. Таким образом, юридические нормы, хотя обычно они и служат той или иной разумной цели, в некоторых случаях могут затемнить истинные обстоятельства данного дела. Впрочем, такой результат, быть может, неизбежен: право приноровлено к обычным условиям, и потому может оказаться бессильным разобраться в исключительных явлениях.

Здесь, как во многих других случаях, очевидно, что методы права имеют в виду только приближение к истине. А раз так, то должно иметься налицо много важных элементов, которые не могут быть отчетливо выделены судами. Например, нередко оказывается трудным удовлетворить при помощи юридических средств наше естественное стремление к моральному возмездию и довольно часто бывает, что отношение права к проблемам индивидуальной ответственности, с точки зрения наших моральных чувств, кажется несостоятельным. Однако эта недостаточность метода объясняется не бесчувственностью судов, а тем, что психологические ситуации не поддаются оценке посредством чисто юридических критериев. Возьмите, например, отношение английского права к соблазнению. Согласно строгой юридической теории, если соблазнена девушка свыше 16 лет от роду, то от соблазнителя можно требовать возмещения убытков лишь за ущерб, понесенный ее родителями или хозяином благодаря потере ее услуг. Однако же присяжные, оценивая убытки, нередко руководятся также и тем моральным негодованием, которое вызывает в них поведение ответчика, при чем такое отношение не встречает возражений со стороны судей. Лорд канцлер Эльдон однажды заметил: [748] «Хотя с чисто формальной точки зрения вчинение иска за соблазнение имеет в виду лишь вознаграждение за потерю услуг, мы не можем игнорировать того факта, что это иск, вчиненный матерью за нанесенный ее дочери вред, а потому присяжные могут принять во внимание и все те чувства, которые вызывает в матери сам характер ее потери. Они могут видеть в ней родителя, теряющего не только услуги своей дочери, но и доставляемое ею утешение, ибо в добродетели этой последней она не может уже находить его; не следует также забывать, что она является родительницей других детей, нравственность которых может быть испорчена дурным примером».

Ясно, что метод строгого права не способен охватить все существенные элементы данного случая; быть может, возможно утверждать, что против соблазна должны быть приняты более строгие меры. Легко однако видеть, насколько велики были бы затруднения, если бы к подобным вопросам закон пытался применять точные методы.

Выражение факт в английском юридическом словоупотреблении распространяется иногда на все вопросы, которые исследуются и решаются судами не на основании установленных правовых норм. Может случиться, что не имеется нормы, предусматривающей вопрос, возникший по делу, однако же суд должен так или иначе разрешить стоящую перед ним проблему. Такие вопросы именуются иногда вопросами факта, хотя разрешение такого вопроса по данному делу создаст на будущее время некоторый юридический базис, после чего он уже перейдет из области фактов в область права.

Так, в тех случаях, когда оспаривается значение терминов закона, которым до сих пор не было дано авторитетного истолкования, суд истолкует его согласно обстоятельствам данного дела и вынесет решение относительно этих обстоятельств, на которое в последующих случаях будут ссылаться, как на действующее право. В одном недавнем деле (Даллимор против Вильямса) истец нанял несколько музыкантов для концерта, за определенное вознаграждение; ответчики, которые были должностными лицами Соединенного Союза Музыкантов, протестовали против оговоренной платы и посредством циркулярных писем, выставления пикетов и угроз побудили некоторых музыкантов нарушить их контракт с истцом. При обыкновенных обстоятельствах, вызывать подобными средствами нарушение контракта является правонарушением, за которое можно требовать возмещения убытков; но согласно акту о промышленных конфликтах (1906) тред-юнион, побуждающий к нарушению кон[749]тракта вследствие промышленного конфликта, избавлен от ответственности. Поэтому возник вопрос – являлось ли данное дело с точки зрения закона «промышленным конфликтом»; в случае утвердительного ответа должностные лица юниона не подлежали ответственности. При судебном разбирательстве судья указал присяжным, что под «промышленным конфликтом» понимается либо спор между хозяином и его служащими, либо между самими служащими. Решение было вынесено в пользу истца, и ответчики подали апелляционную жалобу. Апелляционный суд высказался, что судья слишком узко истолковал термин «промышленный конфликт», и что термин этот может равным образом относиться и к спору между предпринимателем и тред-юнионом, как и обстояло дело в данном случае. Вынося это решение, суд пояснил, что при решении он не руководился каким-либо определенным авторитетом относительно истолкования выше указанного термина, ибо главное дело, на которое ссылался истец (Конвей против Вэда, 1909), по мнению суда, было решено по другим основаниям и поэтому вынесенное тогда решение не обязательно для данного случая. Таким образом суд в сущности решал вопрос факта, который, однако, во всех будущих делах, затрагивающих тот же самый вопрос, будет рассматриваться в силу этого решения, как вопрос права.

Впрочем, я должен сказать, что с точки зрения теории права это своеобразное употребление термина «факт « может быть подвергнуто критике. Если неудобно говорить о праве, когда нет налицо никакой юридической нормы, приложимой к данному делу, то еще менее уместно говорить о факте, когда спорный вопрос не касается ни обстоятельств разбираемого дела, ни тех фактических условий, от которых зависит применение юридической нормы. Можно было бы отнести подобные случаи в категорию вопросов, требующих судебного решения или истолкования, или юридического рассмотрения и решения. С более широкой точки зрения они, конечно, относились бы к праву, поскольку они затрагивают ту совокупность принципов, от которых зависит общественный порядок.

Из вышеприведенных замечаний с очевидностью вытекает, что главное значение установления юридических фактов заключается в создании необходимых связующих звеньев между обстоятельствами и событиями повседневной жизни и юридическими нормами. Для того чтобы обнаружить юридические нормы в конкретных случаях, следует установить, в каких именно пунктах данного дела применимы юридические нормы; в этих именно пунктах и помещаются юри[750]дические факты Факты эти имеют двойственный вид: с одной стороны они извлекаются из действительности, с другой служат условиями для применения норм и создания или видоизменения прав или обязанностей. Поясним это несколькими примерами. Положим, я подбираю на морском берегу раковину. Это мое действие составляет юридический факт: оно создает для меня право собственности на раковину и вызывает применение той нормы, согласно которой вещь, никому в особенности не принадлежащая принадлежит первому присвоившему ее лицу. Если бы какой-либо прохожий выхватил раковину из моих рук, возник бы второй юридический факт: это составляло бы с его стороны нарушение права собственности и он стал бы субъектом обязанности, заключающейся в возвращении мне раковины или ее стоимости, а также, быть может, в уплате штрафа за нарушение порядка. Я же, в свою очередь, мог бы предъявить против него иск, ссылаясь с одной стороны на мои собственные права, с другой стороны на неправомерность его поступка. Возьмем другой случай. А является собственником дома или мебели или известной суммы денег в банке. Он умирает не оставив завещания. Смерть его будет юридическим фактом, вызывающим к действию юридические нормы относительно наследования без завещания. Его поверенный публикует в газетах объявление с целью разыскать наследников. Является какой-нибудь дальний родственник и предъявляет права на наследство. Кроме юридического факта (т.е. смерти А), который открыл наследство, претендующее на наследство лицо должно будет представить другие юридические факты – засвидетельствованную родословную, при известных условиях показания свидетелей, установляющих его собственное происхождение или, быть может, смерть или юридическое исчезновение других родственников и т.д. Можно таким образом сказать, что среди бесчисленных фактов действительной жизни некоторым из них придается особое значение, как звеньям при образовании, видоизменении или утверждении прав. Это-то факты и суть юридические факты.

Другая группа юридических соответствий событиям реальной жизни состоит в юридических актах. Юридический акт носит неизбежно личный характер, ибо для своего совершения требует субъекта. Сущность его – это проявление воли. Он требует также и объекта, ибо всякий акт личности направляется к той или иной определенной цели. Объекты эти весьма разнообразны, но у всех их имеется одно общее качество; все они являются разновидностями субъекивного права. Фраза, выражающая юридический акт, может быть [751] выражена в следующей типической форме я (субъект) создаю, видоизменяю, уничтожаю или переношу (сказуемое, предикат) то или другое право (объект). Различие от обыкновенного действия в данном случае очевидно. Обыкновенные действия допускают всевозможные виды сказуемых, одни из которых влекут за собой юридические последствия, другие – нет (например, я ем пирожное, я пишу письмо, я пишу книгу); напротив, сказуемые в суждениях, выражающих юридические акты, непременно обозначают или установление, или уничтожение, или перенесение, или видоизменение права. Поэтому фраза «я еду на моем велосипеде» – не относится к юридическому акту, хотя она несомненно означает осуществление права. Фраза же «я отдаю вам мой велосипед» относится к юридическому акту, именно, к перенесению моего права на другое лицо. И, наконец, имеется также разница между объектами действия, ибо объекты юридических актов – права, между тем, как объекты повседневных актов настолько же разнообразны, насколько разнообразна наша материальная и духовная деятельность.

Юридический акт подобен акту законодательства. Последний выполняется обществом, между тем, как первый выполняется членами общества; последний творит и отменяет нормы, первый творит и отменяет права, – постольку, конечно, поскольку общество позволяет индивидуальным его членам создавать и отменять права.

До известной степени можно сказать, что представители самого общества вроде, например, судей или должностных лиц совершают юридический акт, когда их действие или указание заключается в установлении за тем или другим лицом конкретных прав. Судебное решение, подтверждающее за истцом право владения, которым несправедливо пользовался ответчик, можно назвать юридическим актом. Деятельность мировых судей, выдающих торговое свидетельство владельцу трактира, есть тоже юридический акт. В известном смысле преступление и правонарушение являются тоже юридическими актами, поскольку они влекут за собой юридическое последствие и создают права и обязанности, относящиеся к возмещению потерь. Но в первом случае судьи и должностные лица действуют лишь как выразители воли государства, хотя, быть может, и не всегда легко проводить строгое различие между законодательными функциями с одной стороны, и между правительственными функциями и распределением конкретных прав с другой, ибо последняя категория функций вытекает из первой. Во втором случае принцип в силу которого действие создает права, представляет прямую про[752]тивоположность тому принципу, который воплощен в юридических актах, сообразующихся с установленными нормами. Субъект создает юридические последствия помимо своей собственной воли; права установляются лишь в результате реакции на имевшийся им в виду акт. Поэтому как акты административного характера, так и деликты следовало бы скорее отнести в особые категории действий, создающих права.

Технический термин «юридический акт», который в равнозначащих ему выражениях (negotium, Rechtgeschaft, acte juridique, юридическая сделка) чаще употребляется континентальными, чем английскими юристами, относится прежде всего к тем действиям индивидуальных граждан, которые намеренно устанавливают или видоизменяют права. Здесь уместно, пожалуй, упомянуть о подразделении юридических актов на две категории, – акты односторонние и двусторонние. Завещание или дар могут служить примерами одностороннего акта: существенным в них является намерение одного лица – завещателя или дарителя (хотя впрочем акт осложняется требованием, чтобы лицо, в пользу которого совершено завещание или дарение, приняло завещанное или подаренное имущество). Двусторонние юридические акты требуют согласия двух или более воль, как можно ясно видеть в хорошо знакомых каждому случаях продажи, аренды или залога.

Когда я говорю о намеренном установлении или видоизменении прав, я не хочу этим сказать, что субъект юридического акта должен ясно и точно представлять себе все юридические последствия своего действия. Весьма часто обыватели осуществляют акты, не зная точно об их юридических последствиях. Так, например, когда студент нанимает комнату на университетский семестр, то он, конечно, знает, что он входит в определенное соглашение, обязующее его платить условленную плату и не причинять вреда мебели, и с другой стороны обязующее его квартирную хозяйку позволить ему жить в комнатах в течение восьми или больше недель. Я сомневаюсь, однако, дает ли себе отчет обыкновенный студент, когда он входит в такие соглашения, в том, в какой степени то или иное неожиданное событие вроде, например, заразительной болезни в доме, может избавить его от исполнения принятых им на себя обязательств равным образом, вряд ли он знает, насколько хозяйка имеет право входить в его комнату против его воли, или выселить его, если плата не будет уплачена в срок. Я полагаю, что даже студенты юридического факультета с трудом ответят на все вопросы относительно возможных [753] юридических последствий этого договора. И в то же время студент, нанимающий комнату, несомненно совершает юридический акт. Его общее намерение направлено на создание известных прав и обязательств, а потому и решение его занять комнату истолковывается, как юридический акт со всеми преднамеренными и непреднамеренными им юридическими последствиями. Равным образом человек, заказывающий портному костюм, совершает юридический акт, хотя быть может он и не знает в точности тех юридических норм, которые регулируют данную сделку. Иногда лицо может считать себя неспособным к совершению известных юридических актов и однако суд все же может признать, что он совершил их и юридически ответственен за них. Так, в деле Чепля против Купера, собственник бюро похоронных процессий вчинил иск к вдове некоего Купера, требуя возмещения издержек за похороны ее мужа. В момент смерти ее мужа она была несовершеннолетней и на этом основании она утверждала, что она не была связана договором. Однако по английскому праву, хотя несовершеннолетний обычно не может совершать юридически действительных договоров, он может, однако, это делать, поскольку дело идет о предметах первой необходимости и вообще о таких вещах, которые явно клонятся к его выгоде. Вопрос поэтому сводился к тому, являлись ли похороны супруга «предметом первой необходимости» в том смысле, какой придает этому выражению юридическая норма. Суд высказался в том смысле, что это «клонилось к личной выгоде и было разумно необходимо». В данном случае ясно, что госпожа Купер, входя в соглашение с собственником похоронного бюро, очевидно не соображала юридических последствий ее поступка; несмотря на это суд признал, что из договора ее вытекали определенные последствия и что договор этот она обязана была выполнить.

Итак, для установления юридического акта необходима наличность общего намерения установить или приобрести права или же установить или взять на себя обязательства. В упрощенной психологии юридической теории намерение приписывается воле, как таковой, и называется элементом свободной воли.

Для того чтобы выяснить, действительно ли то или иное лицо желало осуществить свою волю посредством юридического акта, можно воспользоваться одним из двух методов. В древние времена юридический акт облекался в изысканные формы, которые не только должны были служить доказательством совершения сделки, но и показывали, что субъект, совершая сделку, имел сознательное наме[754]рение выполнить ее. Согласно феодальному праву лицо, передававшее землю, должно было совершить церемонию инвеституры, в которой главную роль играла передача флага, палки, комка земли и т.д. Нередко могли возникнуть споры относительно того, была ли церемония в точности выполнена, и была ли передача действительна. С течением времени формальности были упрощены и подчинены общей, имевшейся в виду цели. Мотивы, которые повели к этим изменениям, ясно видны в одном деле семнадцатого столетия. В деле этом говорится: «хотя вручение сейзины (livery of seisin, т.е. формальная передача владения) наилучшим образом совершается посредством передачи ветви или куска той земли, которую имеется в виду передать, и, хотя правило это следует соблюдать, однако передача куска земли или ветви, с другой земли или золотой или серебряной монеты, или какой-либо другой вещи, совершаемое на данной земле ради передачи ее владения является достаточным. И когда жалующий землю находится на ней, то слова его, хотя бы они и не сопровождались никаким действием, достаточны для передачи сейзины. Он может сказать: «я вручаю сейзину этой земли вам за всю землю, упомянутую в этом документе». Или он может произнести какие-либо подобные слова, не совершая при этом никакой церемонии или торжественного акта. «Даже и в настоящее время некоторые пережитки напоминают нам о древних юридических формах: так, например, когда лицо, заключающее договор об отдаче земли в аренду, кладет палец на облатку, символизирующую печать, и произносит формулу: «я передаю это, как мой акт и документ»,- то оно совершает акт, являющийся отголоском долгой истории формальных передач.

Однако в общем современная юриспруденция относится отрицательно к подобному формализму, который она считает не столько гарантией достоверности, сколько возможной ловушкой для неосторожного. Наличность свободной воли, порождающей юридический акт обычно установляется путем прямого расследования, которое, может быть, и трудно выполнить, но которое лучше удовлетворяет наше более развитое чувство справедливости, чем простая формальность. В важных случаях, например, при передаче земли все еще требуется подписанный документ; однако принимаются известные предосторожности, чтобы таких документов нельзя было получить при помощи таких средств, как устрашение или обман. Заинтересованная сторона может требовать расторжения формально правильного договора продажи на том основании, что документ [755] был подписан по принуждению или что документ, который был приготовлен и подписан для будущей передачи, обставленной определенными условиями, был тайно присвоен другой стороной. Наконец, одна из сторон, заключивших договор, может доказать путем фактических данных, что соглашение было совершено на основании представленных другой стороной заведомо ложных данных.

Здесь, как и во многих других случаях, в распоряжении права имеются лишь весьма несовершенные средства для того, чтобы определить, насколько субъекты юридических актов обладали свободой решения. Весьма часто вместо убеждения, обоснованного доказательством, выступает на сцену презумпция. Эта отрицательная черта объясняется однако скорее юридическим толкованием типических сделок, чем каким-либо специфическим недостатком теории юридических актов. Ухватить настоящее намерение людей при помощи, так сказать, юридических щипцов чрезвычайно трудно, и потому в праве нам приходится довольствоваться лишь приближением к истине. Право установляет известный критерий разумного поведения, достаточный для потребностей среднего человека. Оно предполагает, что при известных условиях рассудительный человек будет обычно действовать известным образом. Оно предполагает, например, что, когда кто-либо обещает доставить другому известную выгоду, то обыкновенно он делает это, рассчитывая получить какую-либо выгоду для себя самого. Поэтому в английском праве существует правило, что в основе каждого соглашения, невоплощенного в формальном снабженном печатями документе, должно лежать какое-либо материальное соображение (valuable consideration), т.е. действительная выгода для лица, получившего обещание, или действительная затрата для лица, давшего обещание. Поэтому если кто-либо дает неформальное и не обусловленное выгодой обещание, то юридически он может в любой момент отказаться от него, хотя бы соображения нравственного порядка настойчиво требовали исполнения обещанного. Одно время лорд Мансфильд придерживался взгляда, что моральные обязательства составляют достаточное основание. Однако этот взгляд никогда не пользовался общим признанием, и с точки зрения современной теории, основание должно непременно иметь определенную материальную ценность. Так, в деле Томаса против Томаса данное одним лицом обещание отдать коттедж вдове его покойного брата считалось подлежащим исполнению не в силу «моральных соображений»,- уважения к желанию покойного,- но т. к. вдова обещала платить один фунт арендной [756] платы и взяла на себя издержки по ремонту дома, это было признано судом достаточным основанием, чтобы сделать соглашение обязательным.

Весьма трудные проблемы вытекают из того факта, что иногда люди принимают на себя обязательства, вследствие представленных им ложных сведений. Суду приходится решать, в какой степени подобные ложные данные лишили заключившее сделку лицо возможности осуществлять его свободную волю. Весьма часто нелегко отличить ошибку в суждении, которую суд вовсе не обязан исправлять, от вызванного обманом неправильного представления, которое, с точки зрения закона, дает обманутому лицу право на судебную защиту. В качестве иллюстрации, поясняющей трудность подобного положения и указывающей средства, при помощи которых суд может иногда разрешить его, я приведу одно дело.

В деле Редграва против Гэрда, Редграв, стряпчий по профессии, сделал в газетах объявление, что у него есть приличная практика и обширные связи и что, так как вскоре он оставляет дела, он хотел бы взять в качестве компаньона опытного юриста, который согласился бы приобрести пригородную дачу Редграва ценой в 1600 фунтов. Гэрд ответил на объявление и попросил личного свидания, на котором Р. сказал, что практика доставляла ему ежегодный доход около трехсот фунтов. Гэрд, после довольно небрежного осмотра книг, пришел к выводу, что практика хотя, может быть, и не приносила трехсот фунтов, как указывал Редграв, но все же давала около двухсот фунтов. Ввиду этого он подписал контракт о приобретении дома, ничего, однако, не упоминая в документе относительно практики. Затем он вступил во владение домом; но когда обнаружилось, что на самом деле практика не давала ровно ничего, он отказался исполнить договор. Редграв предъявил иск с целью заставить его это сделать. Гэрд отказывался это сделать в виду представленных ему ложных данных относительно практики Р., и суд решил дело в его пользу. Один из мотивов решения был выражен сэром Джорджем Джеселем следующим образом:

«Если кто-либо заключил контракт, руководясь при этом представленными ему неверными данными, то в ответ на такое его указание нельзя ссылаться на то, что если бы он выказал должную тщательность, то он мог бы обнаружить неверность этих данных.

«Одним из наиболее обычных примеров является тот случай, когда какие-либо лица издают проспект, в котором они дают ложные сведения касательно договоров, заключенных до образования [757] компании, а затем говорят, что договоры эти могут быть подробно рассмотрены в бюро стряпчего. Суды всегда, однако, придерживались того мнения, что лица, поверившие в правильность этих ложных данных, не лишаются права возмещения на том лишь основании, что они не ознакомились с договорами.

Кроме анализа юридического акта, как выражения свободной воли, его еще приходится исследовать с точки зрения согласия его с принятыми нормами. Ведь никакой индивидуальный гражданин и никакая ассоциация не могут стремиться к тому, чтобы созидать или изменить права способом, который запрещен законом государства. Их правосозидающая деятельность по необходимости подчиняется юридическим рамкам, установленным государством. Например, было бы совершенно напрасно завещать деньги в пользу какой-либо церкви, в пользу, скажем, лондонского римско-католического собора, для того чтобы там служились заупокойные мессы о завещателе. Такой юридический акт, который в Испании или Италии был бы вполне юридически действителен, в Англии не имел бы никакого значения, ибо закон 1547 года запрещает «суеверные действия».

Необходимость согласования юридического акта с установленными нормами идет еще дальше: по общему признанию юридические акты, противоречащие установленным понятиям нравственности или общественной пользы, с юридической точки зрения, ничтожны, – так напр., назначение приза, вознаграждающего наиболее искусный обман, совершенный в течение последнего года, не будет признано действительным никаким судом, хотя бы по форме своей соглашение это было безупречно, и хотя бы входящие в программу состязаний обманы не подлежали уголовному преследованию. По мнению английского суда, духовное завещание, в котором имущество завещано определенному лицу под тем условием, чтобы это лицо не поступало в армию или во флот, юридически ничтожно, ибо поставленные условия очевидно направлены против общественной пользы (дело Бирда против Галля).

В одном недавнем деле, которое привлекло к себе некоторое внимание, благодаря своей странной обстановке, театральный антрепренер заключил договор с театральным агентом, на основании которого этот последний в целях рекламы должен был устроить какой-либо сенсационный инцидент. Нанятые агентом две дамы вошли в партер в необычайно больших шляпах, которые они отказались снять, после чего они были выведены из театра антрепренером. Затем они возбудили против антрепренера обвинение в нападении, [758] но мировой судья нашел, что, удаляя их из театра, антрепренер лишь осуществлял свое право. Когда агент Дайн потребовал платы за устройство этой сцены и фиктивного судебного разбирательства, антрепренер Керзон отказался платить, и суду пришлось решать, был ли этот юридический акт обязательным для обеих сторон. Вопрос был решен в отрицательном смысле. Судьи пришли к выводу, что симулированный проступок и рекламная цель, ради которой он был совершен, обнаруживали неуважение к юстиции и, следовательно, были направлены против общественной пользы. Поэтому, несмотря на то, что согласие сторон на заключение условия стояло вне сомнения, этот юридический акт был признан недействительным (дело Данна против Керзона).

В этих случаях договоры противоречили «общественной пользе». Но право идет еще дальше и отказывается охранять какой-либо договор, который основан на частной безнравственности. Исходя из принципа «ex turpi causa non oritur actio», закон отказывается признавать действительность договора, цель которого, очевидно, безнравственна. Так, в одном недавнем деле Опфил против Райт, к ответчице был предъявлен иск с требованием уплаты денег за квартиру в Southampton Row. Свидетельскими показаниями было установлено, что агент истца во время заключения договора о найме квартиры знал, что ответчица была содержанкой одного лица, которое постоянно ходило к ней на квартиру. Поэтому суд нашел, что истец через своего агента сознательно сдал свою квартиру для безнравственной цели и что, следовательно, он не мог требовать наемной платы. Принцип этот ясно указан судьей Бекнилем: «если женщина снимает дом для того, чтобы жить в нем в качестве содержанки какого-либо мужчины и пользоваться домом для этой именно цели, и хозяин дома во время сдачи его под наем знает, для какой цели его нанимают, то хозяин не может требовать наемной платы». [759]

Печатается по: Хропанюк В. Н. Теория государства и права. Хрестоматия. Учебное пособие. – М., 1998, – 944 с. (Красным шрифтом в квадратных скобках обозначается начало текста на следующей  странице печатного оригинала данного издания)