Виртуальный методический комплекс./ Авт. и сост.: Санжаревский И.И. д. полит. н., проф Политическая наука: электрорнная хрестоматия./ Сост.: Санжаревский И.И. д. полит. н., проф.

Теория государства и праваПроисхождение государстваТипы и формы государстваФункции государства

Сущность и назначение государстваГосударство и гражданское общество

Государство

СУЩНОСТЬ И НАЗНАЧЕНИЕ ГОСУДАРСТВА

                    

B.C. СОЛОВЬЕВ.

Философская публицистика

 Соловьев B.C. Соч.: В 2 т. М., 1989. Т. 2 С 549— 561.

Значение государства

I

Всякое личное существо, в силу своего безусловного значения (в смысле нравственности), имеет неотъемлемое право на существование и на совершенствование. Но это нравственное право было бы пустым словом, если бы его действительное осуществление зависело всецело от внешних случайностей и чужого произвола. Действительное право есть то, которое заключает в себе условия своего осуществления, т.е. ограждения себя от нарушений. Первое и основное условие для этого есть общежитие или общественность, ибо человек одинокий, предо­ставленный самому себе, очевидно бессилен против стихий природы, против хищных зверей и бесчеловечных людей. Но, будучи необходи­мым ограждением личной свободы, или естественных прав человека, общественная форма жизни есть вместе с тем ограничение этих прав, но ограничение не внешнее и произвольное, а внутренне вытекающее из существа дела. Пользуясь для ограждения своего существования и деятельности организацией общественной, я должен и за нею признать право на существование и развитие и, следовательно, подчинить свою деятельность необходимым условиям существования и развития обще­ственного. Если я желаю осуществлять свое право или обеспечивать себе область свободного действия, то, конечно, меру этого осуществле­ния или объем этой свободной области я должен обусловить теми ос­новными требованиями общественного интереса или общего блага, без удовлетворения которых не может быть никакого осуществления моих прав и никакого обеспечения моей свободы.

Определенное в данных обстоятельствах места и времени ограниче­ние личной свободы требованиями общего блага, или — что то же — определенное в данных условиях уравновешение этих двух начал, есть право положительное, или закон.

Закон есть общепризнанное и безличное (т.е. не зависящее отлич­ных мнений и желания) определение права, или понятие о должном, в данных условиях и в данном отношении, равновесии частной свободы и общего блага, — определение или общее понятие, осуществляемое через особые суждения в единичных случаях или делах.

Отсюда три отличительные признака закона: 1) его публичность — постановление, не обнародованное во всеобщее сведение, не [461] может потому иметь силы закона; 2) его конкретность — закон вы­ражает норму действительных жизненных отношений в данной обще­ственной среде, а не какие-нибудь отвлеченные истины и идеалы, и 3) его реальная применимость, или удобоисполнимость в каждом еди­ничном случае, ради чего с ним всегда связана так называемая санкция, т.е. угроза принудительными и карательными мерами, — на случай не­исполнения его требований или нарушения его запрещений.

Чтобы эта санкция не оставалась пустою угрозой, в распоряжении закона должна быть действительная сила, достаточная для приведения его в исполнение во всяком случае. Другими словами, право должно иметь в обществе действительных носителей или представителей, до­статочно могущественных для того, чтобы издаваемые ими законы и произносимые суждения могли иметь силу принудительную. Такое ре­альное воплощение права называется властью.

Требуя по необходимости от общественного целого того обеспече­ния моих естественных прав, которое не под силу мне самому, я по ра­зуму и справедливости должен предоставить этому общественному це­лому положительное право на те средства и способы действия, без ко­торых оно не могло бы исполнить своей, для меня самого желательной и необходимой, задачи; а именно, я должен предоставить этому обще­ственному целому: 1) власть издавать обязательные для всех, следова­тельно, и для меня, законы; 2) власть судить сообразно этим общим за­конам о частных делах и поступках и 3) власть принуждать всех и каж­дого к исполнению как этих судебных приговоров, так и вообще всех законных мер, необходимых для общей (а следовательно, и моей) без­опасности преуспеяния.

Ясно, что эти три различные власти — законодательная, судебная и исполнительная — суть только особые формы проявления единой вер­ховной власти, в которой сосредоточивается все положительное право общественного целого, как такового. Без единства верховной власти, так или иначе выраженного, невозможны были бы ни общие законы, ни правильные суды, ни действительное управление, т.е. самая цель ор­ганизации данного общества не могла бы быть достигнута.

Общественное тело с постоянною организациею, заключающее в себе полноту положительных прав, или единую верховную власть, на­зывается государством. Во всяком организме необходимо различают­ся: 1) организующее начало; 2) система органов или орудий организу­ющего действия и 3) совокупность организуемых элементов. Соответ­ственно этому и в собирательном организме государства различаются: [462]

1) верховная власть; 2) различные ее органы, или подчиненные власти, и 3) субстрат государства, т.е. масса населения, состоящая из единич­ных лиц, семейств и более широких частных союзов, подчиненных го­сударственной власти. Только в государстве право находит все условия для своего действительного осуществления, и с этой стороны государ­ство есть воплощенное право. Однако этим основным определением понятие государства не исчерпывается.

 П

[...] Называя государство городом, греки — первые создатели чисто человеческой культуры — указали на существенное значение для госу­дарства его культурной задачи, и верность этого указания подтверж­дается разумом и историей. Если свободные роды и племена принимают принудительную организацию, если частные интересы подчиняются ус­ловиям, необходимым для существования целого, то это делается не с тем, конечно, чтобы поддерживать дикую, полузвериную жизнь людей. Государство есть необходимое условие человеческой образованности, культурного прогресса. Поэтому принципиальные противники государ­ственной организации бывают непременно вместе с тем и принципи­альными противниками образованности. [...]

III

Если величайшие представители умственной и эстетической обра­зованности — греки, называя государство «городом», выдвигали на первый план создаваемую городом культуру, то люди практического ха­рактера — римляне — ставили выше всего другую сторону государст­ва, именно его задачу объединять людей для общего дела или осущест­влять их солидарность в этом деле. Для них государство было — res publica, т.е. общее, или всенародное, дело. Определяя государство таким образом, римляне придавали ему, вместе с тем, безусловное зна­чение, видели в нем верховное начало жизни; обеспеченность общего дела, охранение общественного целого от распадения есть высший ин­терес, которому все прочее должно неограниченно подчиняться: salus reipublicae summa lex. [...]

IV

Государство, как действительное историческое воплощение люд­ской солидарности, есть реальное условие общечеловеческого дела, т.е. осуществления добра в мире. Этот реально-нравственный характер [463] государства, подчеркнутый практическим духом римлян, не означает, однако, что оно само, как думали римляне, уже есть безусловное начало нравственности, высшая цель жизни, верховное добро и благо. Оши­бочность такого взгляда, обоготворявшего государство, проявилась на­глядно в истории, когда выступило действительно безусловное начало нравственности в христианстве. [...] Внутреннее преимущество христи­анства, в силу которого оно должно было восторжествовать даже с чисто человеческой точки зрения, состояло в том, что оно было шире, великодушнее своего противника, что оно могло, оставаясь себе вер­ным, признать за государством право на существование и даже на вер­ховное владычество в мирской области, оно отдавало ему должное в полной мере, оно было справедливо; тогда как римским властям поне­воле приходилось отказывать христианству в том, что принадлежало ему по праву, именно, в значении его как высшего безусловного начала жизни. Победа осталась за более широкой, гуманной, прогрессивной стороной, и с тех пор, каковы бы ни были исторические перемены, дей­ствительное возвращение к римскому государственному абсолютизму есть дело невозможное.

На его место выступили в средние века две новые политические идеи общего значения: западноевропейская и византийская. В первой из них, прошедшей множество фазисов развития — от феодального королев­ства до современной французской или американской республики (с временными и непрочными реакциями в сторону абсолютизма), — под­черкивается в особенности относительный характер государства. На всех главных европейских языках понятие государства обозначается словами, происшедшими от латинского слова status (которое, однако, самими римлянами не употреблялось в этом смысле): etat, estado. Staat, state и т.д. Status значит состояние, и, называя так государство, европейские народы видят в нем только относительное состояние, ре­зультат взаимодействия различных социальных сил и элементов. Так было в средние века, когда государство в Европе представляло собою лишь равнодействующую враждебных сил и элементов: центральной королевской власти, духовенства, феодальных владетелей и городских общин; то же самое и теперь, когда это государство есть лишь равнодействующая противоборствующих классовых и партийных интересов. Отличительный характер европейской цивилизации (впервые отчетли­во указанный в известном сочинении Гизо), — именно сложный ее со­став из элементов не только разнородных, но и приблизительно равно­сильных, самостоятельных, способных и желающих постоять за [464] себя, — определил и общий характер западного государства на всем протяжении Средней и Новой истории.

Общее благо требует, чтобы борьба противных сил не переходила в непрерывное насилие, чтобы они были по возможности мирно уравно­вешиваемы, по общему согласию — молчаливому или же прямо выра­женному в договоре. В этом и состоит основной формальный смысл го­сударства, именно его правовое значение: Право по самой идее своей есть равновесие частной свободы и общего блага. Конкретное выраже­ние, или воплощение, этого равновесия со всеми условиями, необходи­мыми для его осуществления, и есть государство.

Но это воплощаемое в государстве равновесие противоборствую­щих сил и интересов не есть постоянное, оно подвижно и изменчиво: изменяются самые силы действующие, изменяется их взаимоотноше­ние, изменяются, наконец, и самые способы их государственного урав­новешения. Чем же определяются эти изменения? Если правовые от­ношения совершенствуются по существу, становятся более справедли­выми, более человечными, то, спрашивается, какая сила управляет этим совершенствованием? Полнота правовых деятелей есть государ­ство — но государство, по западному понятию о нем, само есть только выражение данного правового состояния — и ничего более. Итак, нужно или признать, что прогресс права и связанное с ним усовершен­ствование человечества не только происходило и происходит, но и всег­да будет происходить само собою, как физический процесс, причем те­ряется всякая уверенность, что этот процесс будет вести к лучшему; или же нужно признать западноевропейское понятие государства недоста­точным и искать другого.

V

Византийская политическая идея характеризуется тем, что признает в государстве сверхправовое начало, которое, не будучи произведе­нием данных, правовых, отношений, может и призвано самосто­ятельно изменять их согласно требованиям высшей правды. Эта идея до Новейшего времени не была чужда и Западной Европе, но здесь она была лишь собственно тенденциею одного из политических элемен­тов, наряду с другими боровшегося за преобладание, — именно, коро­левской власти. Торжество этого элемента над другими было лишь вре­менно и неполно, и в настоящее время идея абсолютной монархии ни­каких корней в жизни и сознании западноевропейских народов не имеет. [465]

В Византии хотя идея абсолютной монархии или христианского цар­ства утверждалась в отвлеченной форме, но не могла получить надле­жащего развития ни в сознании, ни в жизни «ромеев», над которыми слишком еще тяготели предания римского государственного абсолю­тизма, лишь поверхностно украшенного христианскою внешностью. Между тем по существу дела эти две идеи не только не тождественны, но, в известном отношении, находятся друг с другом в прямом противо­речии. По римской идее государство, как высшая форма жизни, есть все, оно само по себе есть цель и когда вся полнота государственной власти — вся res publika — сосредоточилась в едином императоре, то он помимо всякой лести и рабских чувств, а в силу самой идеи был при­знан обладателем божественного достоинства, или человекобогом. [...] При всем том с религией Богочеловека не могла совмещаться идея человекобога. В христианской Византии императорская власть могла по­читаться священной лишь как особое служение истинному Богу. Хрис­тос, перед Своим отшествием из области видимого мира, сказал учени­кам Своим: «дана Мне всякая власть на небе и на земле» (Матф. XXVIII). Следовательно, с христианской точки зрения, власть импера­тора могла пониматься только как делегация власти Христовой, или поручение от Христа управлять «вселенною», как эти преемники рим­лян называли свою империю. Этим понятием государственной власти, как делегации свыше, устраняется в принципе возможность личного произвола и утверждается верховенство безусловного нравственного идеала. Ясно, что поручение должно исполняться в том смысле, в каком оно дано, или в духе и в интересе доверителя. Что соответствует духу Христа, что должно быть, при данных условиях и обстоятельствах, сде­лано в Его интересе, — это для христианина решается его совестью с достаточной определенностью, и этому решению личной совести при­надлежит окончательное значение в управлении государством, соглас­но христианской идее. Это есть то новое, что внесено христианством в область политическую. Восточный деспот ограничен неподвижными традиционными учреждениями и полновластен только в удовлетворе­нии своих страстей. Римский император знает только физические гра­ницы своему произволу; не отвечая перед людьми, он не отвечает и перед Богом, ибо сам есть бог, хотя довольно жалкий. В противополож­ность тому и другому представлению, христианская монархия есть самодержавие совести. Носитель верховной власти, порученной ему от Бога правды и милости, не подлежит никаким ограничениям, кроме [466] нравственных; он может все, что согласно с совестью, и не должен ни­чего, что ей противно.

Он не должен зависеть от «общественного мнения», потому что об­щественное мнение может быть ложным; он не есть слуга народной воли, потому что воля народа может быть безнравственной; он не пред­ставитель страны, потому что страна может быть поглощена мертвым морем. Он поставлен выше всего этого, — он есть подчиненный, слу­житель и представитель только того, что по существу не может быть дурным, — воли Божией, и величие такого положения равно только величию его ответственности.

VI

Поступать по совести и только по совести есть право и обязанность всякого человека, и в этом смысле всякий человек есть нравственный самодержец. Различие между людьми не в нравственном начале их жизни и их действий — это начало для всех одно и то же, — а только в объеме, условиях и способах применения этого начала. Особая задача верховной государственной власти определяется ее положением как посредствующего деятеля между безусловным нравственным идеалом и данною правовою организацией общества. Право есть, как мы знаем, равновесие частного и общего интереса. Но обе стороны заинтересо­ваны не только в поддержании своего существования, или в сохранен кий данного общественного состояния, но и в его усовершенствовании. Право есть условное осуществление нравственного начала в данной общественной среде. Как условное оно несовершенно; но как осуществление нравственного начала, которое само по себе безусловно, оно подлежит совершенствованию. Положительные законы, управ­ляющие жизнью общества, должны становиться все более и более со­образными закону нравственному, т.е. все более и более справедливыми и человеколюбивыми, как сами по себе, так и в своем применении.

Чтобы этот прогресс правового состояния в нравственном, смысле или преобразование общественных отношений в направлении к общественному идеалу было и успешно и достойно своей цели, оно должное быть делом человеческой свободы и, вместе с тем, не может быть предоставлено произволу частных людей. Поэтому необходима делега­ция божественной власти христианскому самодержцу с его безусловною свободою и безусловною ответственностью.

Но при настоящем состоянии человечества, разделенного на многие независимые государства, задача верховной государственной власти не [467] может ограничиваться охранением и усовершенствованием правовых отношений внутри данного общественного целого, — она необходимо распространяется и на взаимодействие отдельных государств. Здесь она состоит в том, чтобы применять нравственное начало и к междуна­родным отношениям, изменять и их в смысле большей справедливости и человеколюбия. Делегация христианского самодержца относится, ко­нечно, и к этому историческому деланию. И здесь он есть служить прав­ды Божией и должен делать то, что при данных условиях наиболее спо­собствует окончательному объединению всего мира в духе Христовом.

VII

Если от этой идеи христианского самодержавия, вытекающей из су­щества дела, мы обратимся к ее исполнению в Византийской империи, то должны будем признать это исполнение крайне недостаточным. Де­ятельность императоров была главным образом троякая: законода­тельная, военная и религиозная. Издававшиеся ими законы имели целью охранять и упрочивать унаследованный ими от Рима государст­венный и общественный строй, несмотря на языческую основу этого строя; рабство осталось неотмененным, а варварские казни действи­тельных и мнимых преступников были еще усилены. В войнах своих, которые велись все с большею и большею жестокостью и все с мень­шим и меньшим успехом, императоры старались охранять границы христианского мира, особенно с восточной стороны, сначала против языческих персов, а потом против мусульманства. Насколько эти войны уберегли семена христианской религии от внешнего истребле­ния в Передней Азии и на Балканском полуострове — они составляют, конечно, историческую заслугу Византийской империи; другая, боль­шая ее международная заслуга состоит в передаче христианства Рос­сии. Собственно религиозная деятельность императоров, кроме по­хвальных примеров личного благочестия, имела, в общем, цель далеко не похвальную: приспособить по возможности христианскую истину к внешним потребностям и временным нуждам полуязыческого государ­ства; отсюда, между прочим, покровительство ради мнимой государст­венной пользы различным ересям, частию собственного сочинения, ка­ковы монофелитство и иконоборчество.

Дело историков — оценивать отдельные заслуги «второго Рима» и находить смягчающие обстоятельства для его грехов. В окончательном суждении должно сказать, что Византия не исполнила своего истори­ческого призвания. Во внутренней политике она слишком охраняла [468] полуязыческое status quo, не думая о христианском усовершенствова­нии общественной жизни, вообще же подчиняла все внешнему интере­су военной защиты. Но именно вследствие этих односторонних забот она потеряла внутреннюю причину своего бытия, а потому не могла ис­полнить и внешней своей задачи и погибла печальным образом...

 

Ïечатается по: Политология: хрестоматия / Сост. проф. М.А. Василик, доц. М.С. Вершинин. - М.: Гардарики, 2000. 843 с. (Красным шрифтом в квадратных скобках обозначается начало текста на следующей  странице печатного оригинала данного издания)