К.П. ПОБЕДОНОСЦЕВ.

Великая ложь нашего времени

Победоносцев К..П. Великая ложь нашего време­ни // К.П. Победоносцев: pro et contra. СПб., 1996. С. 99—104.

1

Что основано на лжи, не может быть право. Учреждение, основан­ное на ложном начале, не может быть иное, как лживое. Вот истина, которая оправдывается горьким опытом веков и поколений.

Одно из самых лживых политических начал есть начало народовлас­тия, та, к сожалению, утвердившаяся со времени Французской револю­ции идея, что всякая власть исходит от народа и имеет основание в воле народной. Отсюда истекает теория парламентаризма, которая до сих пор вводит в заблуждение массу так называемой интеллигенции — и проникла, к несчастию, в русские безумные головы. Она продолжает еще держаться в умах с упорством узкого фанатизма, хотя ложь ее с каждым днем изобличается все явственнее перед целым миром.

В чем состоит теория парламентаризма? Предполагается, что весь народ в народных собраниях творит себе законы, избирает должност­ные лица, стало быть, изъявляет непосредственно свою волю и приво­дит ее в действие. Это идеальное представление. Прямое осуществле­ние его невозможно: историческое развитие общества приводит к тому, что местные союзы умножаются и усложняются, отдельные племена сливаются в целый народ или группируются в разноязычии под одним государственным знаменем; наконец, разрастается без конца государ­ственная территория, непосредственное народоправление при таких условиях немыслимо. Итак, народ должен переносить свое право властительства на некоторое число выборных людей и облекать их прави­тельственною автономией. Эти выборные люди, в свою очередь, не могут править непосредственно, но принуждены выбирать еще мень­шее число доверенных лиц, — министров, коим предоставляется изго­товление и применение законов, раскладка и собирание податей, назна­чение подчиненных должностных лиц, распоряжение военною силой.

Механизм — в идее своей стройный; но, для того, чтобы он дейст­вовал, необходимы некоторые существенные условия. Машинное про­изводство имеет в основании своем расчет на непрерывно действующие и совершенно ровные, следовательно, безличные силы. И этот меха­низм мог бы успешно действовать, когда бы доверенные от народа лица [417] устранились вовсе от своей личности; когда бы на парламентских ска­мьях сидели механические исполнители данного им наказа; когда бы министры явились тоже безличными, механическими исполнителями воли большинства; когда бы притом представителями народа избирае­мы были всегда лица, способные уразуметь в точности и исполнять добросовестно данную им и математически точно выраженную про­грамму действий. Вот при таких условиях действительно машина рабо­тала бы исправно и достигала бы цели. Закон действительно выражал бы волю народа; управление действительно исходило бы от парламен­та; опорная точка государственного здания лежала бы действительно в собраниях избирателей, а каждый гражданин явно и сознательно уча­ствовал бы в управлении общественными делами.

Такова теория. Но посмотрим на практику. В самых классических странах парламентаризма — он не удовлетворяет ни одному из выше­показанных условий. Выборы никоим образом не выражают волю из­бирателей. Представители народные не стесняются нисколько взгляда­ми и мнениями избирателей, но руководят собственным произвольным усмотрением или расчетом, соображаемым с тактикою противной пар­тии. Министры в действительности самовластны; и скорее они насилу­ют парламент, нежели парламент их насилует. Они вступают во власть и оставляют власть не в силу воли народной, но потому, что их ставит к власти или устраняет от нее — могущественное личное влияние или влияние сильной партии. Они располагают всеми силами и достатками нации по своему усмотрению, раздают льготы и милости, содержат множество праздных людей на счет народа, — и притом не боятся никакого порицания, если располагают большинством в парламенте, а большин­ство поддерживают — раздачей всякой благостыни с обильной трапе­зы, которую государство отдало им в распоряжение. В действительнос­ти министры столь же безответственны, как и народные представители. Ошибки, злоупотребления, произвольные действия — ежедневное яв­ление в министерском управлении, а часто ли слышим мы о серьезной ответственности министра? Разве, может быть, раз в пятьдесят лет приходится слышать, что над министром суд, и всего чаще результат суда выходит ничтожный — сравнительно с шумом торжественного производства.

Если бы потребовалось истинное определение парламента, надле­жало бы сказать, что парламент есть учреждение, служащее для удовлетворения личного честолюбия и тщеславия и личных ин­тересов представителей. Учреждение это служит не последним до[418]казательством самообольщения ума человеческого. Испытывая в тече­ние веков гнет самовластия в единоличном и олигархическом правле­нии и не замечая, что пороки единовластия суть пороки самого обще­ства, которое живет под ним, — люди разума и науки возложили всю вину действия на своих властителей и на форму правления, и предста­вили себе, что с переменою этой формы на форму народовластия или представительного правления — общество избавится от своих бедст­вий и от терпимого насилия. Что же вышло в результате? Вышло то, что mutato nomine все осталось в сущности по-прежнему, и люди, ос­таваясь при слабостях и пороках своей натуры, перенесли в новую форму все прежние свои привычки и склонности. Как прежде, правит ими личная воля и интерес привилегированных лиц; только эта личная воля осуществляется уже не в лице монарха, а в лице предводителя пар­тии, и привилегированное положение принадлежит не родовым арис­тократам, а господствующему в парламенте и правлении большинству.

На фронтоне этого здания красуется надпись: «Все для обществен­ного блага». Но это не что иное, как самая лживая формула; парламен­таризм есть торжество эгоизма, высшее его выражение. Все здесь рас­считано на служение своему я. По смыслу парламентской фикции, пред­ставитель отказывается в своем звании от личности и должен служить выражением воли и мысли своих избирателей; а в действительности из­биратели — в самом акте избрания отказываются от всех своих прав в пользу избранного представителя. Перед выборами кандидат в своей программе и в речах своих ссылается постоянно на вышеупомянутую фикцию: он твердит все о благе общественном, он не что иное, как слуга и печальник народа, он о себе не думает и забудет себя и свои интересы ради интереса общественного. И все это — слова, слова, одни слова, временные ступеньки лестницы, которые он строит, чтобы взойти, куда нужно, и потом сбросить ненужные ступени. Тут уже не он станет рабо­тать на общество, а общество станет орудием для его целей. Избиратели являются для него стадом — для сбора голосов, и владельцы этих стад подлинно уподобляются богатым кочевникам, для коих стадо составляет капитал, основание могущества и знатности в обществе. Так развива­ется, совершенствуясь, целое искусство играть инстинктами и страстя­ми массы для того, чтобы достигнуть личных целей честолюбия и власти. Затем уже эта масса теряет всякое значение для выбранного ею пред­ставителя до тех пор, пока понадобится снова на нее действовать: тогда пускаются в ход снова льстивые и лживые фразы, — одним в угоду, в угрозу другим: длинная, нескончаемая цепь однородных маневров, об[419]разующая механику парламентаризма. И такая-то комедия выборов продолжает до сих пор обманывать человечество и считаться учрежде­нием, венчающим государственное здание... [...]

Вот как практикуется выборное начало. Честолюбивый искатель сам выступает перед согражданами и старается всячески уверить их, что он, более, чем всякий иной, достоин их доверия. Из каких побужде­ний выступает он на это искательство? Трудно поверить, что из беско­рыстного усердия к общественному благу. Вообще, в наше время редки люди, проникнутые чувством солидарности с народом, готовые на труд и самопожертвование для общего блага; это натуры идеальные; а такие натуры не склонны к соприкосновению с пошлостью житейского быта. Кто по натуре своей способен к бескорыстному служению обществен­ной пользе в сознании долга, тот не пойдет заискивать голоса, не станет воспевать хвалу себе на выборных собраниях, нанизывая громкие и пошлые фразы. Такой человек раскрывает себя и силы свои в рабочем углу своем или в тесном кругу единомышленных людей, но не пойдет искать популярности на шумном рынке. Такие люди, если идут в толпу людскую, то не затем, чтоб льстить ей и подлаживаться под пошлые ее влечения и инстинкты, а разве затем, чтобы обличать пороки людского быта и ложь людских обычаев. Лучшим людям, людям долга и чести, противна выборная процедура: от нее не отвращаются лишь своеко­рыстные, эгоистические натуры, желающие достигнуть личных своих целей. Такому человеку не стоит труда надеть на себя маску стремления к общественному благу, лишь бы приобрести популярность. Он не может и не должен быть скромен, — ибо при скромности его не заме­тят, не станут говорить о нем. Своим положением и тою ролью, которую берет на себя, — он вынуждается — лицемерить и лгать с людьми, которые противны ему, он поневоле должен сходиться, брататься, лю­безничать, чтобы приобрести их расположение, — должен раздавать обещания, зная, что потом не выполнит их, должен подлаживаться под самые пошлые наклонности и предрассудки массы, для того чтоб иметь большинство за себя. Какая честная натура решится принять на себя такую роль? Изобразите ее в романе: читателю противно станет; но тот же читатель отдаст свой голос на выборах живому артисту в той же самой роли.

Выборы — дело искусства, имеющего, подобно военному искусст­ву, свою стратегию и тактику. Кандидат не состоит в прямом отношении к своим избирателям. Между ним и избирателями посредствует коми­тет, самочинное учреждение, коего главною силою служит — на[420]хальство. Искатель представительства, если не имеет еще сам по себе известного имени, начинаете того, что подбирает себе кружок прияте­лей и споспешников; затем все вместе производят около себя ловлю, т.е. приискивают в местной аристократии богатых и не крепких разумом обывателей и успевают уверить их, что это их дело, их право и преиму­щество стать во главе — руководителями общественного мнения. Всегда находится достаточно глупых или наивных людей, поддающихся на эту удочку, — и вот, за подписью их, появляется в газетах и накле­ивается на столбах объявление, привлекающее массу, всегда падкую на следование за именами, титулами и капиталами. Вот каким путем об­разуется комитет, руководящий и овладевающий выборами, — это своего рода компания на акциях, вызванная к жизни учредителями. Со­став комитета подбирается с обдуманным искусством: в нем одни слу­жат действующею силой — люди энергические, преследующие во что бы то ни стало материальную или тенденциозную цель; другие — на­ивные и легкомысленные статисты — составляют балласт. Организу­ются собрания, произносятся речи: здесь тот, кто обладает крепким го­лосом и умеет быстро и ловко нанизывать фразы, производит всегда впечатление на массу, получает известность, нарождается кандидатом для будущих выборов или, при благоприятных условиях, сам становит­ся кандидатом, сталкивая того, за кого пришел вначале работать язы­ком своим. Фраза — и не что иное, как фраза, — господствует в этих собраниях. Толпа слушает лишь того, кто громче кричит и искуснее подделывается пошлостью и лестью под ходячие в массе понятия и на­клонности.

В день окончательного выбора лишь немногие подают голоса свои сознательно: это отдельные влиятельные избиратели, коих стоило уго­варивать поодиночке. Большинство, т.е. масса избирателей, дает свой голос стадным обычаем, за одного из кандидатов, выставленных коми­тетом. На билетах пишется то имя, которое всего громче натвержено и звенело в ушах у всех в последнее время. Никто почти не знает челове­ка, не дает себе отчета ни о характере его, ни о способностях, ни о на­правлении: выбирают потому, что много наслышаны об его имени. На­прасно было бы вступать в борьбу с этим стадным порывом. Положим, какой-нибудь добросовестный избиратель пожелал бы действовать со­знательно в таком важном деле, не захотел бы подчиниться насильст­венному давлению комитета. Ему остается — или уклониться вовсе в день выбора, или подать голос за своего кандидата по своему разуме­нию. Как бы ни поступил он, — все-таки выбран будет тот, кого про[421]возгласила масса легкомысленных, равнодушных или уговоренных из­бирателей.

По теории, избранный должен быть излюбленным человеком боль­шинства, а на самом деле избирается излюбленник меньшинства, иног­да очень скудного, только это меньшинство представляет организован­ную силу, тогда как большинство, как песок, ничем не связано, и потому бессильно перед кружком или партией. Выбор должен бы падать на ра­зумного и способного, а в действительности падает на того, кто нахаль­нее суется вперед. Казалось бы, для кандидата существенно требует­ся — образование, опытность, добросовестность в работе: а в дейст­вительности все эти качества могут быть и не быть: они не требуются в избирательной борьбе, тут важнее всего — смелость, самоуверен­ность в соединении с ораторством и даже с некоторою пошлостью, не­редко действующею на массу. Скромность, соединенная с тонкостью чувства и мысли, — для этого никуда не годится. [...]

Печатается по: Политология: хрестоматия / Сост. проф. М.А. Василик, доц. М.С. Вершинин. - М.: Гардарики, 2000. 843 с. (Красным шрифтом в квадратных скобках обозначается начало текста на следующей  странице печатного оригинала данного издания)