Виртуальный методический комплекс./ Авт. и сост.: Санжаревский И.И. д. полит. н., проф Политическая наука: электрорнная хрестоматия./ Сост.: Санжаревский И.И. д. полит. н., проф.

Политическая система общества Политические партии и партийные систкмыПолитические партии в России

Нормы, санкции и правоотношенияПраво как институт политической системы

Политические институты и организации

ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПАРТИИ, ПАРТИЙНЫЕ СИСТЕМЫ, ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ ДВИЖЕНИЯ

НАЗАД   Дюверже М. Политические партии 

Далее Заключение

 

Партии и функция оппозиции

 

До сих пор мы противопоставляли основанное на классификации секторов государственной деятельности горизонтальное разделение властей старому, традиционному делению на законодательную и исполнительную [c.496] власть; это последнее деление, само по себе вертикальное, постепенно утрачивает свое значение в пользу нового подхода: различения функции правительственной и функции оппозиции. Сущностной характеристикой западной демократии является наличие организованной оппозиции, а демократии восточной – ее отсутствие. На протяжении истории можно было бы обнаружить многочисленные следы особой организации оппозиции. Этой идее соответствовало – по крайней мере при зарождении – учреждение в Римской республике должностей трибунов плебса, наделенных правом intercessio (лат. – протеста. – Прим. перев.). Позднее роль того же порядка по отношению к феодальным монархиям средневековья играла церковь. Начиная с XVIII века оппозиция больше не существовала в качестве какого-то отдельного учреждения; место оппозиционных институтов, создаваемых государством и направленных против собственно правительственных институтов, заняло противостояние самих этих институтов. “Ограничение власти властью”, создание внутренней оппозиции правительству вместо оппозиции внешней преследовало ту же самую основную цель. Отделение законодательной власти от исполнительной первоначально порождено именно этой идеей: рядом с королем учреждалась ассамблея, призванная его ограничивать. Тщательное различение законодательных и исполнительных актов имело целью только легитимацию этого дуализма путем технического распределения функций: разделение труда стало следствием совершившегося разделения властей. Но однажды монарх исчез, и, поскольку опыт якобинцев показал всю опасность концентрации полномочий в руках Собрания, были найдены новые формы воплощения оппозиционной функции, обычно в виде внутреннего противостояния различных властных органов; именно этой идее и отвечала двухпалатность. Современное развитие политических партий вместе с изменением классического разделения властей преобразовало и функцию оппозиции, вновь олицетворив ее в отдельном органе, внешнем по отношению к правительству, партии меньшинства стали наследниками трибунов плебса.

Однако при однопартийном режиме внешней оппозиции не существует. Разумеется, в московском Верховном Совете можно обнаружить “беспартийных” депутатов, так же как в Национальном собрании Анкары после [c.497] падения Фетхи-бея – “независимых” депутатов; но и те, и другие проходят по спискам партии и отобраны ею. При однопартийной системе настоящая оппозиция находится вне самой партии. Она обнаруживается в форме диссидентских фракций, течений меньшинств, более или менее свободно критикующих правительство на партийных собраниях; эти фракции и течения могут проявляться и на парламентском уровне, как мы это видели в Турции. В СССР организованные фракции внутри коммунистической партии продолжают существовать приблизительно до 1934 г.; во времена Ленина и в первые годы сталинизма они играли довольно значительную роль; в итальянской фашистской партии обычно можно было различить левую, правую и центр; в германской национал-социалистической партии до 1934 г. тоже наблюдались достаточно серьезные расхождения. С другой стороны, современная русская коммунистическая партия развивает довольно оригинальный вид оппозиции в форме “самокритики”: членов и руководителей партии всех уровней постоянно призывают самих критиковать свои поступки и вести счет собственным недостаткам. По правде говоря, этот прием больше напоминает публичную исповедь, нежели выступление оппозиции; он столь же мало имеет целью выразить сопротивление режиму, как и победить его. Самокритика, по-видимому, используется главным образом для того, чтобы добиться ортодоксии и неукоснительного послушания на всех уровнях; она дополняет систему чисток и исключений: подвергнуть себя “самокритике” означает признать свои провинности по отношению к руководству и тем заслужить право остаться в рядах партийной общности. Следовательно, в силу объективного положения вещей анализ влияния партий на роль оппозиции придется вести в основном на примере плюралистических режимов.

Многопартийность и двухпартийность порождают совершенно различные структуры. Двухпартийная система ведет к превращению оппозиции в настоящий институт. Разделению функций между правительством и оппозицией соответствует также четкое различие органов мажоритарной партии и партии меньшинства; соответствие этих двух рядов ведет к реальному разделению полномочий – в том техническом смысле терминов, который придают им юристы. В Англии, где руководитель партии меньшинства получает от государства регулярное [c.498] вознаграждение и официальное звание “лидера оппозиции правительству Его Величества”, оппозиции действительно придается статус публичной функции. При многопартийном режиме она несовместима с этой институциональной формой, поскольку не совсем ясны ее границы по отношению к правительству. Иные правительства опираются то на одно, то на другое большинство, обращаясь к правой, чтобы провести одни меры, и к левой, чтобы осуществить другие; стирается всякое различие между правительством и оппозицией. Даже в случае, когда премьер опирается на достаточно ясно очерченное большинство, последнее вовсе не так четко и стабильно, как при дуалистическом режиме; демаркационная линия поочередно нарушается с обеих сторон как индивидами, так и малыми группами; непрестанно плетутся интриги с целью изменить или разрушить союзы. Наконец, оппозиция состоит из разнородных элементов, зачастую даже более разнородных, чем само большинство; ее против всегда слышнее, чем ее за; в оппозиции партии могут объединиться и вообще без всякого подлинного согласия, как это бывает в случае, о котором говорят: “крайности сходятся”. При многопартийности нет уже никакого настоящего органа, который мог бы взять на себя функцию оппозиции.

При двухпартийном же режиме единая и организованная оппозиция все-таки остается умеренной; сами условия политической борьбы, предполагающие известное чередование партий и возможность для сегодняшней оппозиции когда-то принять на себя ответственность за власть, предохраняют от преувеличенной демагогии, которая может обернуться против нее самой; центристская ориентация избирательной борьбы действует в том же направлении. При многопартийном режиме оппозиция в силу противоположных обстоятельств, наоборот, естественно тяготеет к демагогии: оппозиционные партии, совершенно не опасаясь оказаться припертыми к стенке, занимаются критикой и раздают обещания, не зная никакой меры. Сама направленность избирательной борьбы, подталкивающей к противоборству с ближайшими родственными партиями, ведет к взаимным нападкам и преобладанию крайностей. Но эта резкая оппозиция остается тем не менее достаточно невнятной. Противоположность втянутых в нее партий и их взаимные столкновения мешают им поставить общественное мнение перед [c.499] четким выбором, позволяющим ему проявить свою волю. Тот факт, что порой бывает трудно провести демаркационную линию между оппозицией и правительством, а также нередко встречающийся случай наличия двух оппозиций, расположенных по флангам, еще больше увеличивают эту невнятицу. При двухпартийном режиме оппозиция остается определенной несмотря на свою умеренность; мы хотим этим сказать, что общественное мнение способно там достаточно четко понять различие между позициями партий большинства и меньшинства и сделать свой выбор со знанием дела. В парламентских дебатах, как и в избирательных кампаниях, сталкиваются два основных решения, несомненно упрощенных и схематизированных, но позволяющих четко сориентироваться и депутатам, и гражданам. В этой ясности оппозиции, по-видимому, и заключается главная составляющая ее эффективности, и одновременно – прочности демократического режима.

При многопартийном режиме неопределенность возрастает еще и в свете того факта, что приходится различать оппозицию внешнюю, представляемую партиями меньшинства, и оппозицию внутреннюю – между партиями самого большинства. Правительственные решения – это всегда результат компромисса между партиями, делящими власть; но каждая из них сохраняет за собой право защищать свою собственную точку зрения перед своими активистами и своими избирателями, и следовательно – право критики правительственного компромисса, перелагая на других участников правительственного альянса ответственность за его промахи; каждый из его участников находится, таким образом, в оппозиции к своему собственному правительству. Все искусство такой внутренней оппозиции в том и заключается, чтобы отделить неотложные практические потребности от долгосрочных структурных реформ, включенных в доктрину партии; свое участие в правительстве оправдывают ссылкой на первые; критикуют его с позиций вторых. Значит, внутренняя оппозиция будет тем более легко осуществимой и эффективной, чем более последовательной и действительно революционной будет доктрина партии, так чтобы она не представала в глазах общественного мнения всего лишь как предлог для оправдания сотрудничества в правительстве. Именно этим объясняется наглядно проявившаяся в коалициях 1945 г. во Франции, [c.500] Италии и других странах виртуозность коммунистических партий в том, что касается внутренней оппозиции: структура, кадры, доктрина – ничего не давало повода заподозрить эти партии в “обуржуазивании” и отказе от своих фундаментальных целей во имя сиюминутных выгод от участия в правительстве. В буржуазных и социал-демократических кабинетах они всегда оставались в какой-то степени чужаками, что позволяло им легко отмежевываться от них. Использование придаточных организаций (профсоюзы, фронты, etc.), не причастных к власти, увеличивает эффективность такой внутренней оппозиции.

Не одно только количество партий определяет характер и форму оппозиции; сюда добавляется влияние их союзов, численности, внутренней структуры. Не могут одинаковым образом вести себя в роли оппозиции большая партия, которая объединяет множество разнообразных и нередко противоречивых интересов, и карликовая, собравшая вместе сколько-то одержимых или представляющая какие-то специфические, четко ограниченные интересы; вторая, естественно, больше склонна к демагогии и эксцессам, нежели первая. Социальная неоднородность партии, быть может, имеет еще большее значение, чем ее численность: партия, представляющая один, но относительно однородный класс, может занять более четко обозначенную и строгую позицию, чем партия, выражающая интересы нескольких классов или класса внутренне неоднородного (такого, как “буржуазия” или “средние классы”). Тем не менее партии находят тактику, которая позволяет устранять трудности, вызываемые неоднородностью; ее можно было бы назвать техникой “разобщенной оппозиции”. Речь идет о том, чтобы с помощью узко специализированной пропаганды поддерживать требования каждой социальной группы в отдельности, соблюдая максимально полную изоляцию между ними: например, одновременно защищать претензии крестьян на повышение сельскохозяйственных цен – и требования рабочих установить максимально низкие цены на продукты питания; либеральные устремления коммерсантов и промышленников – и дирижистские чаяния лиц наемного труда, etc. Изучение специализированных газет партий (рабочих, крестьянских, etc.) показало бы растущее распространение такого рода пропаганды. [c.501]

Наличие доминирующей партии также, по-видимому, влечет за собой некоторые следствия в отношении оппозиции. Если доминирование длится долго, оппозиция низводится до полной несостоятельности: этот вариант реализуется главным образом при двухпартийном режиме, который в результате такого доминирования довольно глубоко преобразуется. Случается и так, что оппозиция, надолго отстраненная от власти, берет на вооружение более резкую и демагогическую тактику. Это происходит главным образом в странах, где постепенно утрачивается интерес к политической борьбе и выборам – по причине их неэффективности. В этом смысле очень интересно сходство южных американских штатов и Швейцарии до введения пропорциональной системы. В Швейцарии с 1874 г. роль доминирующей непрерывно играла партия радикалов; обладая абсолютным большинством (несмотря на многопартийность), она правила одна, не опасаясь быть низвергнутой. В южных штатах США демократическая партия господствует с начала войны за отделение (к тому же влияние республиканской партии в некоторых штатах настолько сократилось, что можно говорить об однопартийности). В обоих случаях существование доминирующей партии – результат гражданской войны. Но швейцарская радикальная партия унаследовала в федерации превосходство победителя (как это было и с республиканской партией США вплоть до 1911 г., за исключением двух коротких периодов); американская демократическая партия, напротив, все еще несет на себе печать сопротивления побежденных территорий (подобно швейцарской католической партии в кантонах, входивших в союз сепаратистов). Тем не менее при всех различиях в обеих странах ясно обнаруживается одно и то же явление: охлаждение к политической жизни. Число уклонявшихся от участия в выборах в Швейцарии до введения пропорциональной системы было выше, чем в любой другой европейской стране, вплоть до того что в 1914 г. достигло 50% избирательного корпуса; в некоторых южных американских штатах оно было еще значительнее и превысило 90% граждан, достигших возраста голосования. В Швейцарии развитие системы референдумов и народной инициативы в некоторой мере смягчило эти негативные явления и вернула оппозиции эффективность, которой она в течение долгого времени была лишена по причине многолетнего доминирования одной и той же [c.502] партии. В Америке система “праймериз”, способствовавшая появлению фракций в демократической партии и созреванию внутренней оппозиции, влияла в том же направлении, но с меньшей эффективностью: на Юге “праймериз” никогда не отличались ни честностью, ни высоким процентом голосующих.

Прочные и сплоченные коалиции могут придать многопартийному режиму черты, сближающие его с двухпартийной системой, и сделать оппозицию более сплоченной, умеренной и определенной. И, наоборот, в условиях дуализма партий недисциплинированных, децентрализованных и слабо организованных известен такой механизм оппозиции, который нередко оказывается ближе к многопартийной схеме, чем к двухпартийности. В Соединенных Штатах оппозиция на парламентском уровне больше напоминает французскую, нежели британскую. На уровне выборов положение несколько иное, потому что борьба ограничивается двумя противниками, один из которых поддерживает правительство, а другой его критикует. Президентская кампания остается умеренной, ясной и не такой уж демагогичной в силу реальной для каждого кандидата возможности принять на себя бремя государственной ответственности. Кампании по выборам в Сенат и Палату представителей весьма от нее отличаются.

И, наконец, характер оппозиции тесно связан с общими условиями борьбы партий. Можно выделить три различные ее типа: борьба без принципов, борьба по второстепенным принципам и борьба вокруг принципов фундаментальных. Первой категории соответствуют Соединенные Штаты; две партии образуют там спортивные команды, одна из которых правит, а другая очень желала бы занять ее место. Это соревнование внутренней и внешней (по отношению к власти) команд никогда не принимает фанатического характера и отнюдь не создает глубокого раскола нации. Ему можно поставить в вину то, что оно лишает оппозицию всякого настоящего значения, сводя ее роль в государстве к ослаблению демократии, а сами выборы – характера выбора между политическими курсами. Американские выборы очень плохо отражают общественное мнение; сам механизм борьбы между партиями мешает последним четко сформироваться и занять определенную позицию по крупным проблемам, от которых зависит настоящее и будущее первого государства [c.503] мира. Провинциализм американской политики – это следствие не только униноминального голосования и малых избирательных округов (в конце концов сенаторы избираются от штатов, которые подчас представляют собой огромные округа): это еще и результат отсутствия какой бы то ни было доктрины и всякого общего принципа у самих политических партий, которые отдают пальму первенства интересам, и это, естественно, интересы частные и локальные – они ближе и понятнее. На президентских выборах отсутствие принципов усиливает личный характер борьбы.

Великобритания и Северная Европа (включая Западную Германию) входят во вторую категорию. Различие партий соответствует там доктринальному и социальному делению. Например, консерваторы и лейбористы имеют две различные концепции производства и распределения благ, распределения доходов, структуры и обращения элит; они выступают от имени двух противоположных клиентелл; разногласия партий почти совпадают с социальной стратификацией. Но тем не менее эти партии сохраняют согласие в отношении фундаментальных принципов политического строя: для них не являются предметом дискуссии его общие демократические рамки, право каждого на свободное самовыражение, необходимость свободных и честных выборов, включающих плюрализм партий. Каждая партия принимает правила игры, которые сохраняют право на жизнь за всеми. Различие доктрин и социальной инфраструктуры не препятствует сосуществованию партий; оппозиция, не подрывая своего собственного фундамента, приобретает устойчивость и определенность, чего она никогда не может достичь в Соединенных Штатах. Ни одна партия не стремится стать единственной и тотальной, что обеспечивает прочность режима.

Во Франции и Италии политическая борьба приобретает совсем иной облик. Она идет не вокруг второстепенных принципов, а вокруг самих основ государства и сущности режима. Коммунистические партии не приемлют западной демократии, не принимают плюрализма партий, который они желают заменить однопартийностью; они не признают никакого права на оппозицию и свободное выражение любых взглядов. Некоммунистические партии отвергают однопартийность, тоталитарную концепцию государства, уничтожение оппозиции и подавление политических свобод. Борьба между двумя [c.504] указанными группами уже не спортивное состязание двух соперничающих команд – это борьба не на жизнь, а на смерть. С одной лишь разницей: гибель грозит только одной стороне. Ведь взятие власти коммунистами повело бы к уничтожению других партий, но отправление ее последними, напротив, предполагает, что они будут толерантны к коммунистам: по крайней мере иное означало бы отречение от их собственных принципов. Этот третий тип борьбы партий, впрочем, не является специфическим для государств, имеющих влиятельные коммунистические партии; он присущ всем странам, где есть партии тоталитарной природы со структурой ордена, достигшие известной силы. Он присутствовал в Италии 1920 г., хотя там вовсе не было коммунистической партии. Такое противостояние по фундаментальным принципам гораздо больше занимает партии, чем их избирателей: во Франции, например, избиратели, голосующие за коммунистов, несомненно, тоже привержены свободе слова, уважению оппозиции и политических форм демократии; в Италии средние классы, которые привели фашизм к власти, вряд ли жаждали диктатуры. Но сама природа и методы работы тоталитарных партий позволяют им пренебрегать подобной внутренней оппозицией, когда они стоят у власти. Было бы излишне доказывать недолговечность этой системы; она по определению жизнеспособна лишь до тех пор, пока тоталитарная партия остается б оппозиции или пока ее участие в правительстве минимально. Если она оказывается у власти одна, то уничтожает соперников; если представлена в правительстве достаточно широко, то пускает в ход описанные выше приемы их дезинтеграции.

Подобная политическая структура жизнеспособна только в условиях многопартийного режима. Двухпартийность немыслима, как только одна из партий приобретает тоталитарный характер: ведь в силу принципа чередования партий она – на долгий ли, короткий ли срок – получила бы власть, а это сразу разрушило бы дуализм. Допустимо еще предположить возможность установления двухпартийной системы в Германии, к чему мог бы подтолкнуть мажоритарный избирательный закон, но не в Италии или Франции, ибо там одним из двух соперников была бы коммунистическая партия. Разумеется, естественная тенденция к умеренности, которую порождает механизм двухпартийности, повела бы к постепенному [c.505] разрушению ее тоталитарной структуры и устранению присущего ей характера ордена, если бы партия принимала правила игры. Но ее природа и характер совершенно исключают такое допущение: при первом же успехе коммунистов на выборах двухпартийный механизм был бы ликвидирован. В условиях же многопартийного режима тоталитарная партия может существовать достаточно продолжительное время – в том случае, если она ограничивается оппозицией или минимальным участием в правительстве; закон системы обычно противодействует тому, чтобы она могла получить абсолютное большинство и претендовать на единоличное управление. Достаточно того, чтобы другие партии осознали ту доминантную и разрушительную роль, которую она в силу своей структуры играет в любом альянсе, чтобы путем ее изоляции ликвидировать всякую серьезную угрозу существующему строю. Однако его могут ждать и худшие времена, поскольку сопротивление тоталитарной партии в силу естественных причин бывает более упорным и беспощадным, чем противодействие других партий, и в то же время – гораздо более эффективным (благодаря ее структуре, техническое превосходство которой известно).

Политическая ситуация, которая в результате складывается, благоприятна для зарождения тоталитарных партий противоположного толка, и в этом состоит самая серьезная опасность для режима. Фашистская пропаганда находит весьма мощную питательную среду, эксплуатируя изначальную асимметрию между коммунистической партией и ее демократическими противниками. Последним их принципы мешают ликвидировать ее, как это сделала бы она на их месте; менее совершенная структура делает их более уязвимыми для ее пропаганды, тогда как она сама куда менее чувствительна к их воздействию; ответственность в качестве правящих партий снижает их популярность, тогда как ее положение перманентной позиции позволяет ей свободно предаваться демагогии. Развивая эти темы, фашистские партии нагнетают естественное чувство страха перед коммунизмом и постепенно притягивают электорат демократических партий; соответственно ослабление этих последних придает фашистской пропаганде дополнительную силу, которая стремительно ускоряет темп событий: зажатые между двумя соперничающими тоталитарными партиями, нетоталитарные партии рискуют рухнуть. Эта диалектика [c.506] фашизма сегодня сдерживается памятью о войне: сотрудничество с оккупантами или участие фашистских партий в преступлениях против человечества привели к запрету тех из них, что родились до 1945 г.; суровое осуждение, которым они окружены, тоже обращает общественное мнение против их возможных подражателей. Но время неумолимо устраняет эти препятствия; до тех пор, пока демократические режимы не сумеют стабилизировать и ослабить свои коммунистические партии – и не полицейскими мерами, которые были бы несовместимы с их принципами, но путем преобразования своей экономической и духовной структуры, – они будут оставаться такими же безоружными перед неофашизмом, какой оказалась веймарская Германия перед гитлеризмом. В конечном счете им не избежать фашистской заразы, если они позволят развиваться условиям фашизма. [c.507]

 

НАЗАД   ОГЛАВЛЕНИЕ  Далее Заключение