ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ КАК СУБЪЕКТ РОССИЙСКОГО ПОЛИТИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА: ФЕДЕРАЛЬНЫЙ И РЕГИОНАЛЬНЫЙ АСПЕКТЫ

Виртуальный методический комплекс./ Авт. и сост.: Санжаревский И.И. д. полит. н., проф

Политическая наука: электрорнная хрестоматия./ Сост.: Санжаревский И.И. д. полит. н., проф.

АВТОРЕФЕРАТЫ ДИССЕРТАЦИЙ ДОКТОРА ПОЛИТИЧЕСКИХ НАУК

Во введении обоснован выбор темы, ее актуальность, степень разработанности, сформулированы цель и задачи, определены объект и предмет исследования, охарактеризованы теоретико-методологическая и источниковая база научного исследования, раскрыты научная новизна и основные положения, выносимые на защиту, а также теоретическая и практическая значимость работы.

Первая глава «Теоретико-методологические основы исследования роли интеллигенции в политическом процессе» посвящена рассмотрению основных подходов к интеллигенции как субъекту политики. В первом параграфе «Понятие и структура интеллигенции как политического субъекта» выделены важнейшие трактовки понятия «интеллигенция как субъект политики» и предложена его авторская интерпретация. Проанализирована методологическая фундированность существующих оценок таксономического ранга интеллигенции, концепций интеллигенции как единого слоя, как класса и элиминации интеллигенции, обосновано, что интеллигенция, осуществляя стабильные функции в обществе, сохраняет себя и свои границы как единый социальный слой, в рамках которого может появиться жесткий правящий класс.

В диссертации интеллигенция анализируется в двух срезах: а) как социальный слой, профессионально выполняющий интеллектуальные функции (управления людьми и/или развития культуры), выделение специфических функций интеллигенции является новацией автора; б) как субъект политики, как обладающее качествами интеллигентности ядро разнородного социального слоя интеллигенции, осуществляющее консолидирующую, политико-строительную функцию, сервисную функцию артикуляции, агрегирования и репрезентации социальных интересов иных субъектов политики, также как и своих собственных, функцию индоктринации сознания названных политических субъектов, роль социального лидера-паттерна и катализатора кристаллизации политической инфраструктуры. Раскрывающим сущностные черты интеллигенции как субъекта политики является проведение единого функционального подхода к определению интеллигенции, к выделению в ее составе политического отряда, к разведению правящей и неправящей интеллигенции; профессионально занятого политикой и политизированного компонентов интеллигенции, а также к анализу структуры интеллигенции как политического субъекта, к вычленению в ее рядах кратических, инфлюэнтных и партиципаторных субъектов политики (в контексте притязаний на власть); политической элиты и интеллигентской массы; а также дихотомии интеллигентского ядра и периферии, что позволяет более предметно исследовать политические потенции и интенции интеллигенции. В этом плане представляет новизну и обоснование разновекторности трендов эволюции не только правящей элиты (как вида квазиинтеллигенции в России) и интеллигенции в целом, но и интеллигентской элиты и ядра интеллигенции.

Отказ политическому отряду интеллигенции в ранге класса не равнозначен непризнанию наличия властного класса в его составе. Так, при номенклатурном социализме и в ряде посттоталитарных обществ при сочетании аскрипции и замкнутости, закрытости класса превалирует последняя. Это предполагает ситуации, в которых индивид в принципе может заслужить вхождение в высший класс, однако при этом: а) каналами восхождения часто являются действия, влекущие общественное осуждение (недемократическая форма занятия должностей в сфере власти и др.); б) преобладает групповая, а не индивидуальная мобильность, т.е. вхождение в высший класс определяется связями; в) господствует кумулятивный эффект наложения разных статусов: номенклатурная бюрократия, плутократия, обмен власти на собственность, жесткая «завязка» всех социальных возможностей на должностной и собственнический статус; г) регулятором статусных позиций и социальной мобильности является неписаное право (скрытые привилегии высших слоев, ранговые препятствия для мобильности, латентное распространение привилегий и депривации на потомство). В силу этого постноменклатура в современной РФ – это реальный социальный класс, жестко структурированный, охраняющий свои социальные границы и четко осознающий свои корпоративные интересы.

Во втором параграфе «Теоретические подходы к анализу политических функций интеллигенции» рассмотрены основные методологические подходы к оценке политических функций интеллигенции, проанализирована степень адаптивности каждого из них к современной российской политической практике. Эволюционистский неопозитивизм представлен структурным функционализмом и теорией стратификации. Первый из них выделяет интеллигенцию по ее функциям и потому трактует ее как слой «профессионалов», выполняющий функции экспертов и идеологов, зависящих от власти или общества, что явно неадекватно ни ее роли в политических процессах современности (например, в период перестройки в СССР), ни ее собственным политическим интересам. Вторая теория (А.Здравомыслов, М.Горшков, В.Умов, В.Радаев, С.Ершов, В.Ильин, И.Грачев, В.Костиков и др.) заменяет интеллигенцию аполитичным «новым средним классом», что, на наш взгляд, затушевывает глубокие внутренние различия внутри этого «класса», полностью элиминирует интеллигенцию как субъект политики и вызвано политической конъюнктурой, опасением перед авангардной ролью интеллигенции в политико-идеологической борьбе. Теории среднего класса отвергают особость политической миссии и функций и самостоятельные политические интересы интеллигенции, являются интеллифобными и более консервативными, чем функционализм, хотя тенденции к деполитизации интеллектуалов в современной России и прослеживаются.

Конфликтологический неопозитивизм предлагает концепцию конкуренции, анализирующую конфликт между властью и интеллигенцией в терминах борьбы «носителей собственности и функции». Под последней понимается компетенция интеллектуалов как атрибут, необходимый для общества, но не всегда для власти, чувствующей потенциальную опасность имеющегося у интеллигенции телеологического и гуманитарно-технологического знания и постепенно перекрывающей каналы профессионального и социального служения интеллигенции, маргинализируя последнюю и отбрасывая ее в оппозицию. Основную роль в обосновании конкуренции, революционности и оппозиционности интеллигенции сыграл неомарксизм (Ч.Миллс, Г.Маркузе, Ч.Рейч, Н.Пулантцас, Р.Гароди и др.), хотя признают эту ориентацию интеллигенции и многие зарубежные и российские консерваторы. В действительности природе интеллектуальных профессий присуще известное дистанцирование от власти и приложения данной концепции довольно четко прослеживаются в политической деятельности интеллигенции России 1990-2000-х гг.

Конфликтологический гуманитаризм, представленный различными формами марксизма, выделяет в «органической», или «политической» интеллигенции ее специфическую роль политического обслуживания «заимствованных интересов». Основными вариантами этой концепции являются: а) «сервисная» трактовка (К.Маркс, Ф.Энгельс, К.Каутский, Г.Плеханов), определившая ряд факторов реализации роли интеллигенции в политике (опору на один из классов общества; идеологическую и партийную институционализацию; лидерские качества; политическую активность); б) «активистская» трактовка, отводившая интеллигенции более активную роль индоктринации отдельных классов (В.Ленин, А.Грамши и др.). Однако данная концепция теряет свою объяснительную способность в силу массовизации интеллигенции и рождения у нее собственных политических интересов.

Гуманитаристский эволюционизм в рамках концепции «нового класса интеллигенции» акцентирует дискурсивную (А.Гоулднер, М.Номад), телеологическую (И.Селеньи, Дж.Конрад, фактически развившие идеи А.Вольского-Махайского) или негэнтропийную (К.Манхейм, Р.Арон, Дж.Гэлбрейт, А.Гелла, Р.Пайпс, П.Штомпка, Л.Фойер, Д.Овсянико-Куликовский, В.Меметов, Ю.Вейнгольд, К.Акопян, О.Степанова, Г.Аксенов, Г.Водолазов, В.Сперанский) миссию последней. В ряде случаев эта концепция преувеличивает меру самостоятельности и политическую роль интеллигенции.

Можно констатировать ряд нарастающих подвижек в признании российской властью политических функций интеллигенции в XX-XXI вв. После революции концепции конкуренции и активистской роли интеллигенции были забыты. С периода сосуществования новой власти и старой интеллигенции (годы нэпа и сменовеховства) власть заинтересовала концепция деполитизации интеллектуалов. Второй период сталинизма (1934-1953 гг.) О.Гаман-Голутвина и др. характеризуют как установку верховной власти на кардинальную реорганизацию ряда звеньев правящего слоя, по отношению к которому масштаб репрессий был более значителен, чем в среде неэлитной массы. Согласно позиции, идущей от И.Эренбурга, сталинский террор не имел определенной логики. На наш взгляд, при Сталине степень опасности для жизни интеллигента зависела, во-первых, от близости его ремесла к политике, во-вторых, от родственной и иной связи с политиками. Этап «оттепели» частично вернул интеллектуалам роль идеологов в прикладных вопросах, породив у власти надежду на союз с интеллигенцией. На этапе «застоя» резкое усиление дискриминации интеллигенции сочеталось с привлечением властью интеллектуалов по линии адсорбции, а абсорбция проходила путем интергенерационного социального обмена, что позволило части неономенклатуры впоследствии поддержать перестройку. Вместе с тем «застой» отразился на позициях интеллигенции в виде разнообразных идей «интелликратии». Перестройка вначале воссоздала союз власти и интеллигенции, разрушенный из-за непоследовательности власти и радикализации интеллигенции. В период развития гласности (с 1986-1989 гг.) выделяются такие тенденции в отношениях власти к политизированной интеллигенции: а) непоследовательность оценки правящей элитой политизированной интеллигенции; б) выбор руководителями КПСС главной опасности в лице политической цитоплазмы; в) попытки союза кокуса элиты с политическим активом; г) борьба политических лидеров с дисфункционерами; д) переход бюрократической цитоплазмы от подавления гласности к игнорированию критики; е) уход этой цитоплазмы в открытую оппозицию к власти. С 1989 г. важнейшими тенденциями стали следующие: а) допущение партийной институционализации интеллигенции; б) стремление кокуса элиты перевести уличную борьбу народа в парламентское русло и интеллифобная линия консервативной цитоплазмы в парламенте; в) устранение центристского руководства совместными усилиями консерваторов и «либералов». В целом, для перестройки характерно сохранение социальной дискриминации интеллигенции при признании ее политических функций и инкорпорации ее в состав элиты.

На этапе реформ 1990-х гг. в подходе властей РФ к политизированным интеллектуалам общими тенденциями стали следующие: а) перерождение пришедшей во власть интеллигенции в постноменклатуру; б) переориентация власти с интеллигентских задач на постноменклатурные и криминальные при игнорировании интересов интеллигенции; в) вытеснение интеллигентов-демократов из властных структур; г) отказ власти от диалога с интеллигенцией; д) «закрытие» каналов воздействия интеллигенции на власть. В целом правление ельцинской элиты характеризовалось резким усилением дискриминации «служилой» интеллигенции, отбрасывающим ее в оппозицию. На этапе 2000-х гг. налицо нарастание интеллифобии правящей элиты, выражающееся в таких тенденциях: а) отказ властей от интеллигентского идейно-политического плюрализма; б) технократизация, коммерциализация и инструментализация сфер труда массовой интеллигенции, ее ядра; в) застой в рядах правящей элиты, ее преторианизация и плутократизация. В работе обосновываются причины нарастания интеллифобии власти. Власть оценивает интеллигенцию лишь как экспертов, избранную ею же «интеллектуальную элиту» – как привилегированный, не слишком культурный и потому аполитичный средний класс, а массовую интеллигенцию – как узких профессионалов, в отличие от Запада имеющих заниженную оплату труда и низкий престиж. Это отношение к интеллигенции является проявлением деформированной недемократической модернизации в стиле американизированной глобализации.

Вместе с тем, наряду с внешними в отношении интеллигенции факторами, порождающими амбивалентную оценку властью ее политических функций, серьезную роль в развитии интеллифобии играют традиционалистская ориентация части образованных слоев, противоречивая политическая деятельность интеллигенции, сужение ее социальных и общечеловеческих функций до узкопрофессиональных, сохранение таких черт, как кастовость, нетерпимость и склонность к насилию; ряд сравнительно новых базовых черт интеллектуалов, позволяющих судить о становлении постинтеллигенции: ее быстрая идейная конверсия, снобизм, обмещанивание и властелюбие, потеря народофилии, сострадания и стремления к свободе, политической миссии и интеллигентности, особенно в среде «интеллигентской элиты», уходящей из состава ядра интеллигенции на ее периферию, ее депрофессионализация и маргинализация; трансформация решающей деятельности постинтеллигенции в процессах этнического возрождения в роль главного субъекта инфраструктуры национальных конфликтов. Вместе с тем потребность общества в интеллигенции не может исчезнуть вследствие эксклюзивности ее функций как субъекта институционализации политических сил и отражения в ведомой интеллигенцией идеологической борьбе социальной борьбы в форме теорий, пропаганды и агитации.

Вторая глава «Типология российской интеллигенции как субъекта политического процесса» посвящена анализу политической роли отдельных компонентов и типов интеллигенции. В первом параграфе «Элитные и массовые слои в составе российской интеллигенции» обоснована потребность в полном таксономическом описании основных компонентов интеллигенции как субъекта политики и исследовании их функций. Анализируя существующие трактовки политических элит и критериев их выделения, автор предлагает использовать перекрестный вариант комплексного репутационно-функционального подхода, сочетающего итоги экспертного и массового опросов. Поскольку в большинстве градаций акцент делается на субъективные критерии и игнорируются контрэлиты, автор убежден в необходимости функционального подхода к анализу состава элиты, позволяющего выделить в ней по своим функциям в политике кокус (выполняющий функции политического господства) и политическую цитоплазму (осуществляющую функции управления). Кокус состоит из лидеров и акторов второго плана, цитоплазма – из нижестоящих управленцев и привилегированного зависимого слоя, также вычленяемых по исполняемым функциям. В целом ни одна элита не может обойтись без реализации функций идеолога, организатора и политика-харизматика, другое дело, как соотносится политическая сила входящих в кокус элиты их носителей. Однако все названные типы, реализуя необходимые интеллигенции функции, этим и отличаются от дисфункциональных деятелей.

Помимо элиты, интеллигенция как субъект политики охватывает и политизированную интеллигентскую массу, по критерию форм подчинения политической элите и уровню профессионализации своей политической деятельности подразделяющуюся на входящий в постноменклатуру (но не в правящую элиту) вассалитет и политизированный интеллигентский актив. Вассалитет состоит из несобственно политических агентов, из зависящих от правящей элиты руководителей разного уровня на предприятиях и в учреждениях. Прямая подконтрольность вассалитета правящей элите определяется способом его ротации, его статусом и функциями, мало изменившимися с советских времен.

Политический актив включает активистов партий и движений и неинституционализированных лиц, занимающихся политикой, по вектору исполняемых функций охватывая эвфункциональный актив (волонтеров) и дисфункционеров (саботажников), категории, имеющие сложную структуру. В состав современной правящей интеллигенции, в отличие от неправящей (а также в отличие от советского времени), волонтеры не входят. Попытки правящей элиты в РФ возродить институционализированный «актив» показывают идейную несостоятельность политтехнологов, взявших из советского прошлого худшие, а не лучшие способы политической мобилизации. Слабо применима и градация актива М.Дюверже к анализу категории волонтеров, включающей в современной России ряд групп, часть из которых исполняет сугубо интеллигентские функции, содействуя партийной и идеологической институционализации интеллигенции. Для существования интеллигенции как политического агента и, с этой целью, выявления и элиминации дисфункционеров представляется необходимой типологизация последних по степени осознанности ими своей деятельности, мотивам политического участия, соотношению профессиональности и самодеятельности в реализации их дисфункций.

В этом плане в работе подвергнуты отдельному анализу используемые интеллектуалами в политической борьбе методы и дискурсы – не только в силу их значимости для все более виртуализируемого и вербализируемого политического процесса, но и вследствие особой роли интеллигентов-идеологов и политиков в их разработке и применении. Идейные средства составляют основную форму политической борьбы интеллигенции. Вместе с тем сущность и содержание идейных позиций политизированной интеллигенции не всегда поддаются идентификации из-за того, что ее противоборствующие группировки применяют неадекватные методы, стили и приемы дебатов, лексикон. Они все чаще напрямую апеллируют к публике в попытке персонифицировать, партизировать и психологизировать идейное противоборство, чтобы уйти от анализа аргументов. Диссертант предлагает типологию способов психологизации интеллигентского дискурса, «силовых методов» ведения идейно-политических дискуссий, выделяя среди них административные методы (как запретительные требования, так и метод насильственного «насаждения прогресса»), приемы «психологической войны» и «прямые действия». Методы «психологической войны» охватывают избыточную политизацию дискурса, его сенсуализацию и тривиальные нарушения правил полемики и формальной логики. Конкретный анализ позволяет констатировать, что в последние десятилетия интеллектуалы в России создали относительно новый, сильно деградировавший дискурс.

Во втором параграфе «Российская постноменклатура как вид правящей интеллигенции» выделены общие для всех видов правящей интеллигенции и специфические черты российской постноменклатуры. Формирование конкретного типа правящей интеллигенции определяется как социально-экономическим строем, так и соотношением социально-политических сил. Поэтому целесообразно привести авторскую систематизацию ее типов и видов, чтобы выявить, какие из них характерны для современного российского и, в частности, татарстанского общества и, соответственно, каковы их интенции, потенции и тренды развития. В науке практически отсутствует внимание к интеллигенции, участвующей во власти, заменяемое или общей недифференцированной оценкой всей интеллигенции, или анализом лишь политической элиты. Разведя правящую и неправящую интеллигенцию, мы выделили в каждой из них элиту и интеллигентскую массу. Несмотря на обоюдный характер влияния этих компонентов интеллигенции, элита, прежде всего правящая, в силу своих качеств и имеющихся у нее средств власти, предопределяет и складывание определенного типа политизированной массы, а иногда сознательно минимизирует в составе последней объем и политическое участие волонтеров, заменяя их политической цитоплазмой и прямо зависящим от элиты вассалитетом. Поэтому ряд названий видов правящей интеллигенции совпадает с наименованиями типов политических элит. Основными классами правящей интеллигенции являются аристократия и олигархия, различающиеся по способу легитимизации их власти. Олигархия – класс квазиинтеллигенции, монопольно правящий благодаря возможностям социального статуса, транспонируемым ею во власть политическую: это примитивные элиты (клановая система) и традиционные квазиинтеллигенции (плутократия, номенклатура, неономенклатура и постноменклатура). Аристократия – это класс интеллигенции, правящей благодаря рациональной легитимизации: бюрократия, технократия и меритократия (ноократия).

В качестве критерия систематизации типов правящей интеллигенции предложены источник и каналы ее прихода к власти, что квалифицирует ее сущность (качество) и степень соответствия той или иной цивилизации и типу политического строя. На этой основе автор выделяет три типа правящей интеллигенции: примитивный, традиционный и современный. Первый тип – примитивная, архаичная квазиинтеллигенция, адекватная аграрной цивилизации (патриархальные и вассально-клиентельные кланы). Эти кланы обходятся без политических волонтеров и потому, подчиняя собственный вассалитет, представляют собой всю правящую квазиинтеллигенцию. Ей свойственны полная социальная закрытость, аскрипция, эндогамия, социальная пропасть между ней и остальным обществом, которое ее не выбирает, не участвуя в элитообразовании и формировании органов власти. Второй тип – традиционная интеллигенция, адекватная эпохе перехода от аграрной цивилизации к индустриальной и принимающая, по нашему мнению, следующие формы: а) при либеральной модели такого транзита – квазиинтеллигенции в лице плутократии или параинтеллигенции в форме бюрократии; б) при коммуно-фундаменталистской модели модернизации – номенклатуры и неономенклатуры как форм квазиинтеллигенции, крайне корпоративных и недемократических видов бюрократии. Подобные формы правящей квазиинтеллигенции составляют жесткие классы, т.к. свойственны полузакрытому, замкнутому обществу, где, как правило, нет юридических запретов на рекрутацию в состав правящей элиты, однако имеются весьма жесткие границы, закрывающие эту элиту, фактическая аскрипция элиты, значительная социальная дистанция между правящей квазиинтеллигенцией и остальным обществом. Последнее может и голосовать, но выбирать ему приходится между разными группировками правящего жесткого класса. Третий тип правящей интеллигенции – современная, адекватная индустриальной цивилизации и эпохе перехода к гуманитарно-информационному обществу, – включает технократию (как протоинтеллигенцию) и меритократию, или ноократию (как реальную интеллигенцию). Современные виды правящей интеллигенции являются мягкими классами, классоидами, ибо характерны для реально открытого общества, где снижена вышеупомянутая социальная дистанция, нет аскрипции и социальной закрытости ни элитной, ни массовой части участвующей во власти интеллигенции. Контроль за своими социальными границами она осуществляет косвенными методами и рационально-легальными средствами, благодаря чему она трансформируется в параинтеллигенцию.

Представленная градация типов и видов правящей интеллигенции эффективна при анализе характера последней в современной России. При М.Горбачеве неономенклатура демократизировалась и гуманитаризировалась, трансформируясь из жесткого класса в социальный слой, меритократию и параинтеллигенцию, однако сохранение важнейших номенклатурных черт дает основания характеризовать ее как переходную к постноменклатурной. Ельцинская правящая квазиинтеллигенция представляла собой первый этап функционирования постноменклатуры. В 2000-е гг. начался второй, преториански-чиновничий, также автократический этап развития постноменклатуры, а в Татарстане сформировался смешанный вариант постноменклатуры, сочетающий в себе элементы всех олигархий, тогда как контринтеллигенция РФ до начала регулируемого партстроительства 2000-х гг. неизбежно являлась открытой. Постноменклатура является во многом синтетическим феноменом, вобравшим в себя признаки самых разных олигархий. Основные ее характеристики совпадают с общими чертами любой олигархии: это социумоцентризм; закрытость, отсутствие реальной выборности, добровольного актива, наличие жестких социальных границ, большой социальной дистанции; монополия на политические решения, формирующие из постноменклатуры жесткий класс; и как следствие – неадекватность эпохе перехода к информационному обществу.

Несколько преобразовалась ее аксиологическая ориентация, в частности, соотношение присущих ей идеократии, этатократии и патримониализма. Идеократия, связанная с деятельностью интеллигенции, у постноменклатуры почти исчезла, этатократия на словах вышла на первый план, однако на деле деятельность правящего класса пронизана такими клановыми чертами патримониализма, как сервильность подчиненных и фаворитизм, снобизм и народофобия начальников – характеристики примитивных кланов и плутократии. Несколько деградировали источники, каналы и способы рекрутирования постноменклатуры. Важным стало не столько пролетарское, сколько номенклатурное происхождение, связи политической и бизнес-элиты, в 2000-е гг. – пошаговая карьера и горизонтальные смещения (из бизнеса, с места прежней работы президента, из силовых структур). Произошла деинтеллектуализация, примитивизация, иррационализация и криминализация состава и социальных связей постноменклатуры. Выделенные черты правящей интеллигенции являются родовыми, свойственными всему жесткому классу постноменклатуры. Региональные властные группы, наряду с ними, обладают также чертами периферийными, т.е. общими для любой провинциальной постноменклатуры или для группы регионов, и специфическими, рожденные особенностями конкретного региона.

Третья глава «Дифференциация политических позиций отечественной неправящей интеллигенции» посвящена анализу эволюции политического поведения российской интеллигенции. В первом параграфе «Генезис и политическое позиционирование постсоветской интеллигенции» исследуется политическая деятельность интеллигенции до событий октября 1993 г. В XX – начале XXI вв. выделяется ряд уровней этой деятельности. Открытая политическая борьба в 1917-1920 гг., сменившаяся в 1921-1929 гг. допущением протономенклатурой лишь внутрипартийных оппозиций, под давлением властей в 1929-1953 гг. переросла в основном в латентное дистанцирование, к 1960-м гг. дополненное открытым диссидентским движением. Однако последние два явления в силу их слабости нельзя назвать оппозицией. Предметом дискуссии является оценка степени и масштабов оппозиционности интеллигенции. Неомарксисты А.Гэлла и Л.Фойер, А.Кустарев, М.Буянов абсолютизируют эти феномены, другие (включая ряд диссидентов) обосновывают низкую эффективность и малочисленность интеллигентской оппозиции, а Л.Черчуорд, И.Селеньи, А.Кузьмин, В.Согрин, А.Колесников акцентируют идейно-политическую дифференциацию советских интеллектуалов. На деле, развитию диссидентского движения препятствовали рабочее происхождение, моральное вырождение, политическая аккомодация многих интеллигентов.

В «послезастойный» период произошло расширение каналов воздействия интеллигенции на власть. На этапе гласности (1986-1989 гг.) выделяются такие тенденции в реполитизации интеллигенции: а) поддержка интеллигенцией руководства при ее неготовности к классической для себя роли, отставание научного осмысления реформ от практики, а политического актива – от кокуса правящей элиты; б) вытекающие из этого и из доминирования в идейной борьбе эмоций деятелей искусства над рационализмом ученых чрезмерная агрессивность интеллигенции и превалирование административных и психологических методов ее борьбы; в) быстрая кристаллизация позиций, радикализация и институционализация интеллигенции, перерастание ее стратегического союза с руководством страны при рассогласованности их действий в тактическое союзничество при несогласии в принципиальных вопросах и при союзе правых оппозиций («либералов» и этнонационалистов) с конца 1987 г.; г) превращение интеллигенции из инфлюэнта в партиципатора и даже претензия на трансформацию в кратоса путем организации парапартийных объединений, овладения СМИ и общественным мнением; д) смена печатных форм борьбы на уличные действия, способствовавшая приходу отдельных интеллигентов во власть, но неуклонно лишавшая их интеллигентности; е) объединение усилий консервативной бюрократии и «либерально»-постноменклатурных лидеров в противостоянии линии М.Горбачева.

На этапе собственно политического взаимодействия интеллектуалов и элитного кокуса (1989-1991 гг.) стали преобладать иные тренды: а) бум электоральной активности интеллигенции, почувствовавшей не только широкую социальную опору, но и мощное оппонирование властей и радикальных трудовых коллективов; б) попытка парламентской институционализации интеллигенции; в) начало партийной и идеологической институционализации интеллигенции, ужесточение борьбы между коммуно-фундаменталистами, демократами и «либералами»; г) открытая борьба за власть между консервативной частью кокуса и постноменклатурно-«либеральной» контрэлитой при параличе воли лидеров первого плана в 1991 г. Синхронизация атак крайних заменена их смыканием. Дискуссионным остается вопрос о причастности интеллигенции к прекращению перестройки. «Объективисты» (В.Кувалдин и др.) в целом считают, что альтернативы отхода от демократии не было в силу характерных слабостей интеллигенции, «субъективисты» (Н.Злобин, В.Межуев, С.Говорухин) убеждены в личной виновности столичных «либеральных» интеллектуалов. По нашему мнению, хотя существовали и объективные предпосылки лабильности интеллектуалов, при неразвитости политического сознания масс и неустойчивом равновесии сил, многое зависело от позиции и действий конкретных интеллигентов. В целом, горбачевский этап привел к временному возрождению особой миссии интеллигенции, к овладению интеллектуалами рядом утраченных ими политических функций: идеологической, активистской, организаторской, репрезентативной. Интеллигенция осознала свою необходимость как политического посредника и союзника власти и народа. Отход большей части интеллигенции от поддержки режима М.Горбачева лишили последний социальной базы. Причинами мобильности ее позиций явились критическая направленность ее природы и ее политическая неразвитость, а следствием – частичная утрата ряда черт классической интеллигенции и начало ее превращения в постинтеллигенцию.

В 1991-1993 гг. проявился ряд трендов в политическом позиционировании интеллигенции, позже упрочившихся:

1. Открыто артикулируемое моральное и идейно-политическое перерождение большинства «либеральных» интеллигентов. Его причины В.Межуев, А.Бузгалин, В.Кувалдин, А.Панарин трактуют как объективные, а В.Толстых, П.Волобуев, Г.Шахназаров, С.Кара-Мурза, А.Борщаговский, Л.Остерман – как субъективно-психологические. На наш взгляд, необходимо выделять и объективные условия, питающие данный процесс, и субъективные причины народофобии и кратофилии такой интеллигенции, говорящие об ее ответственности.

2. Смена во властных структурах демократической интеллигенции на «либерально»-постноменклатурную, взаимное разочарование власти, интеллектуалов и народа, начало массовой деполитизации интеллигентов. Ельцинский режим резко расколол интеллигенцию, социал-демократы из-за оторванности от народа и неспособности к самоорганизации упустили шанс на ноократию, а «либералы» потеряли социальную поддержку в силу утраты интеллигентности, поддержки ими постноменклатуры и отказа от демократии, позволявшей интеллектуалам не только свободно осуществлять профессиональные функции, но и специфически воздействовать на власть.

3. Партийная институционализация интеллигенции, играющая большую роль в ее политическом самоопределении в силу наличия у нее специального образования, традиций генерализирующего мышления и «кухонной институционализации» в предыдущие годы, но затрудненного незначительностью взаимного влияния протопартий и интеллигенции.

4. Переход инициативы в создании партий от кокуса элиты к интеллигентскому активу (т.е. замена «нисходящего» партогенеза на «восходящий» и «горизонтальный»). В работе на основе предложенной градации видов партогенеза рассмотрено взаимное воздействие политического участия интеллигенции и способа генезиса партии. В партиях восходящей мобилизации решающую роль играет интеллигенция и меньше влияние властей.

5. Идеологическая институционализация интеллигенции (как переход от спорадической идейной борьбы аморфных и неустойчивых политических позиций и течений к борьбе реальных идеологий, за которыми стоят интеллигентские политические институты). Автор определяет позицию в вопросах характеристики «идеологии» властей РФ как консервативной и либеральной, отождествления либерализма и демократизма, выделения множества идеологий. Неправомерно любое идейное течение (например, национализм) объявлять идеологией. Идейно-политические течения в России начали превращаться в политические идеологии в 1990-е гг. благодаря своей институционализации, верификации, упрочению их установок в сознании отдельных слоев вследствие становления новых укладов и классов, развития конкуренции идей, появления политизированной интеллигенции как слоя разрабатывающих и транслирующих основы идеологий политологов, идеологов и политиков. Однако институционализации идеологий мешают как второстепенный характер социоэкономических делений в обществе, так и деполитизация интеллектуалов и утрата классовой идентификации. Подразделение интеллигенции по реальным идеологиям охватывает: а) «либералов», игнорирующих принцип справедливости; б) коммунистов-фундаменталистов, игнорирующих принцип свободы, в) социал-демократов, синтезирующих принципы свободы и справедливости, г) «промежуточных»: как социал-либералов, так и социалистов, д) отвергающих ценности основных идеологий, сходящихся в базовом аксиологическом негативизме с неофеодальным консерватизмом («партия власти»). Архаизация и деградация идей характерна и для «либералов», ориентирующихся не на демократизм Дж.Локка, а на либерализм XIX в. и тоталитарные концепты, в силу чего «либерализм» стал плутократически-компрадорским элитарным течением.

6. Уход от идеологического противостояния отрядов интеллигенции к политической репрезентации дихотомии социальных интересов. Интеллигенция постепенно осознает, что основное противоречие лежит в несовместимости интересов жестких классов постноменклатуры и безвластного народа.

7. Поляризация и радикализация интеллигенции при сжатии политического центра. По мере партизации интеллигенции и заполнения партиями политического пространства в России складывалась многопартийность. Этап зарождения протопартий (1990-1991 гг.) сменился этапом становления реальной партийной системы в РФ (1991-1993 гг.), когда сначала появилась атомизированная плюрипартийность, а затем произошла дальнейшая идеологическая кристаллизация партий. Авторская систематизация партийных систем позволяет выявить роль интеллигенции и постноменклатуры в формировании определенной конфигурации партий и типологизировать партизированную интеллигенцию России в 1991-1993 гг. Автор не согласен с мнением о биполяризации идейно-политических умонастроений интеллигенции, так как ее большая часть не поддержала ни ГКЧП, ни реформы Б.Ельцина. Причинами начала департизации интеллигенции стали игнорирование партиями основного социального противоречия, перевод межпартийной борьбы в систему крайней поляризации с превалированием центробежных тенденций, ожесточением борьбы и расширением политической дистанции между флангами с целью очередного разгрома популярного политического центра.

Во втором параграфе «Интеллигенция как субъект политического процесса в современной России» анализируется эволюция политических позиций современной интеллигенции. Закрепление монополии постноменклатуры на власть в 1994-1999 гг. покончило с активным и определяющим участием интеллигенции и остального народа в политике. На данном этапе в развитии политизированной интеллигенции выявились такие тренды: а) примирение большинства «либералов» с авторитарным поворотом, кровопролитием, уничтожением парламентаризма, запретом ряда крупных партий и газет, построением суперпрезидентской республики; б) окончательный разрыв союза уже не нуждавшейся в интеллектуальном сопровождении, власти и интеллигенции; четкий переход интеллектуалов-демократов и патриотов к оппонированию власти и поддержавшей ее интеллигенции из-за криминальности действий кокуса элиты и его постноменклатурного характера. «Либералы» так и не решились перейти в реальную оппозицию, поставив себя вне политической системы: не у власти и не в оппозиции; в) окончательная морально-политическая деградация «либеральных» интеллектуалов, особенностью которой стали всесторонность и ревизия традиционных для интеллигенции идейно-политических ориентиров в сторону кратофилии, антипатриотизма, народофобии, правового нигилизма, регулярной лабильности и перебежек от одного кокуса элиты к другому; г) номенклатуризация и плутократизация крупного сегмента политизированной интеллигенции; создание сугубо постноменклатурных и полуноменклатурных партий и СМИ, элиминирующее функции и меняющее состав политизированных интеллектуалов, из которого вымывались деятели культуры, заменяемые профессионалами, проходившими в 1990-е гг. путь от членства в классоиде к пожизненному членству в постноменклатуре. Номенклатуризация партий поставила партизированную интеллигенцию перед выбором: самим стать частью постноменклатуры и вассального истеблишмента или уйти с партийной работы; д) департизация массовой интеллигенции и деинтеллектуализация партийной системы (силовое вымывание наиболее адекватного интеллигенции политического центризма, волнообразная, по электоральному циклу, поляризация партизированной интеллигенции при переводе системы крайней поляризации в систему с доминирующей партией, приватизация деятельности интеллектуалов); е) элиминация функции репрезентации интеллигенцией основного социального противоречия и идеологических различий. Целью политической борьбы интеллигенции является не собственный приход к власти, а задействование каналов реального воздействия на власть. Однако исчезновение рефлексии большинства политизированных интеллектуалов на тему об основном социополитическом противоречии российского общества не позволяет достичь указанной цели.

В 2000-е гг. интеллигенция лишилась большинства политических функций, утратив возможности воздействия на власть. В ее деятельности проявились такие тенденции: а) косвенное политическое участие в виде задействования гуманитариями узкоспециальных каналов политической пропаганды вследствие лишения ее прямых сугубо интеллигентских каналов участия; б) дальнейшая приватизация деятельности и ориентаций интеллигенции, полная деполитизация и обмещанивание большинства интеллектуалов, заменившие «активистскую» функцию интеллигенции на роль «политического пассива», «отстающего» от иных слоев; в) моральная и политическая деградация многих интеллектуалов, пришедшая к логическому завершению, к полной противоположности их позиционирования в четырехугольнике «интеллектуалы – власть – богатые – народ» интеллигенции XIX в.; г) превращение большой части интеллектуальной элиты в открытого транслятора идей агрессивного глобализма, каковую роль до 1992 г. играла лишь «либеральная» интеллигенция. Подлинное ядро интеллигенции и видимая на экранах элита все больше расходятся как по составу, так и по политическим ориентациям и культурным дискурсам; д) депрофессионализация всех отрядов политизированной интеллигенции и окончательная номенклатуризация политического процесса, становление партийной системы с партией-гегемоном.

Представленная в главе аргументация позволяет решить вопрос о существующем типе интеллигенции как субъекте политики в России и времени генезиса постинтеллигенции. Утеря в годы реформ политических функций, возвращенных интеллигенцией в период перестройки, доминирование в ее среде несвойственных ей ранее базовых черт, частью рожденных привилегированным положением ее «элиты», частью находившихся на периферии ее политического поведения, позволяют говорить, что генезис постинтеллигенции завершился в середине 1990-х гг. Среди черт постинтеллигенции можно назвать: а) выход на первый план характеристик, вытекающих из сервисной политической функции интеллигенции, рождающей в ее составе политическую дифференциацию, при этом у одних – ригидность и ригоризм, у других – политическую лабильность, анархистскую нетерпеливость и идейную конверсию; б) появление новых черт, в частности, противоречия между массовидностью специалистов и постепенной утратой многими из них политической миссии и такого сущностного качества, как интеллигентность; в) связь потери интеллигентности с нравственно-политической ущербностью не ядра интеллигенции и не массовой, а «элитной» интеллигенции: впервые политические и мировоззренческие позиции интеллигенции настолько противоположны друг другу, что отдельные ее слои борются не столько за свою свободу, сколько между собой. Исчезновение интеллигентности вызывает атрофию как гуманности и сострадания, так и профессионально необходимого стремления к творческой и политической свободе, что снижает качество труда таких интеллигентов; г) деградация части гуманитарной интеллигенции до уровня инициатора и носителя инфраструктуры национализма, вызванная как ценностными, так и инструментальными мотивами; д) комплекс неполноценности и социальная деидентификация интеллигенции.

Четвертая глава «Политические особенности функционирования интеллигенции в Республике Татарстан» посвящена анализу особенностей политического поведения интеллигенции как субъекта политики в Татарстане. В первом параграфе «Специфика татарстанской постноменклатуры» выделены отличительные черты правящей квазиинтеллигенции в республике, значение которых ныне резко выросло. Факторами, сформировавшими специфику политического сознания и поведения властной элиты РТ (как и остального населения) явились: геодемографические особенности республики (ее срединное положение в центре Евразии и России; превалирование среди татар диаспоры; дисперсность расселения русских и татар, сформировавшаяся в городах РТ новую общность, более отличную от сельчан, чем друг от друга; монорасовость населения); исторические (вековое сосуществование русской и татарской интеллигенции и др.), экономические условия (насыщенность связанным со всей Россией ВПК и вузами, богатые природные ресурсы, менее компрадорский характер номенклатуры РТ).

Благодаря этим факторам, взгляды партизированной оппозиции и большинства населения Казани на основные политические проблемы совпадают, при том что, по данным исследований, проводившихся автором, М.Шаймиев превратился из деятеля, поддерживаемого в основном татарами, в общереспубликанскую фигуру, хотя его политика далеко не отвечает ориентации большинства казанцев. Одним из поражений правящих кругов Татарстана является неприятие населением республики подмены принципов федерализма принципами конфедерализма. В общественном мнении казанцев наблюдается тенденция к укреплению государственности: доля сторонников приведения правовой системы РТ в соответствие с российской в течение последних 10 лет составляет абсолютное большинство. Преобладают в 2000-е гг. и сторонники назначения президентов республик. Превалирование «недемократической» позиции среди интеллигенции и иных категорий населения Казани объясняется их более высоким доверием к В.Путину, чем к руководству РТ, а также появившимся в последние годы феноменом предпочтения российских порядков местным.

Первая группа специфических черт интеллигенции как субъекта политики, заимствованных и используемых правящей элитой РТ, состоящей в основном из татар, – это весьма отличная от балтийского аналога этнопсихология и этнокультура. В них во многом сохранилась «восточная мудрость» с элементами патриархальности. Среди особенностей этнокультуры первая категория – это черты татарской народной культуры: а) особое уважение к любому мастерству, что на выборах дает «фору» интеллигенции; б) особое доверие к печатному слову, используемое официальными СМИ; в) мощная «утечка мозгов» из села в город, а из Татарстана – в иные регионы и страны; г) разрушение провинциализма психологии татар вследствие многовекового общения и миграции татар по стране и др. Линия властей на этнолингвистическую дискриминацию и пособничество этнонационалистам размывает элементы республиканского патриотизма и укрепляет российскую ориентацию татар, хотя и способна привести к этническому размежеванию в РТ. Вторая категория – это элементы эволюционного объединения культур, являющегося следствием многовекового их взаимодействия. Это элементы межэтнического сближения (всеобщие аккультурация, билингвизм) и соединения (интеграция, миксация) и условия для них (тесные этнические контакты; этническая адаптация; аккомодация большинства татар). Неприятие социоэкономической и иной политики России отторгло многих жителей Татарстана от общероссийской самоидентификации. Вместе с тем официальная пропаганда деформировала в этом вопросе демократические ориентации казанцев. Так, согласно нашим исследованиям, большинство интеллигенции, как и остальных категорий казанцев считает необходимым знание кандидатом в Президенты РТ двух государственных языков. В другом «языковом» вопросе казанцы сплоченно оппонируют официальной позиции. Данные опросов регулярно подтверждали неприятие перехода на латинскую графику большинством и населения в целом, и самих татар – причем, всех их половозрастных и социально-профессиональных категорий. В целом, поволжское евразийство – это сплав культур, симбиоз «черт психического склада», вызванный исторической спецификой. Белорусы, украинцы раньше были с русскими одним народом, но их развитие центробежно, а у русских и татар – центростремительно. Это вынуждает правящую элиту амортизировать свою этнократическую политику.

Вторая группа специфических черт правящей элиты обусловлена особенностями доиндустриального общества, породившего почти всю местную элиту. В советский период аграрная неономенклатура имела мало шансов на продвижение. В 1990-2007 гг. сельская постноменклатура РТ совершила исторический реванш, вытеснив представителей городской неономенклатуры. Первая волна вытеснения закончилась снятием с постов всех «силовиков» на волне суверенитета начала 1990-х гг. Вторая волна инициирована законом о выборах, по которому сельские главы администрации и их заместители стали устойчивым большинством Госсовета РТ в 1995 г. Третья волна в июне 1998 г. стала расплатой за очередную фронду остатков городского чиновничества.

Причинами особого властолюбия сельчан и лиц с агротехническим образованием явились: а) потребность сельской по происхождению гуманитарной интеллигенции во властном ресурсе, способном сохранить их основную аудиторию в лице сельчан; б) вхождение в политико-властную интеллигенцию как массовидный способ выхода из колхозного статуса; в) нежелание стремящихся к восхождению в науке и политике утрачивать этнокультуру и этноязык; г) предпочтение ядром элиты выпускников сельхозинститута как сугубо лояльного советской власти татароязычного вуза; д) выбор правящей элитой более сервильных сельских чиновников как инструмента формирования автократии.

По названным причинам среди постноменклатурных маргиналов сохранились черты психологии аграрного общества: а) предпочтение обязанностей и коллективизма личной выгоде, переросшее в отказ от персоноцентризма и ориентации на индивидуальный успех; б) опора не на законы, а на обычаи, правовой нигилизм; в) отказ от специализации труда в пользу широкопрофильности; г) неовладение высокой светской культурой; д) предпочтение непотизма, землячества, культуры стыда городской культуре вины и институтам гражданского общества; е) стихийный материализм, прагматизм, морально-политический релятивизм, консерватизм и метафизичность мышления, вызванные спецификой наблюдения за природными процессами; ж) трансформация уважения к старшим в геронтократию; з) патриархальные отношения в семье, рождающие авторитарную личность; и) элементы ксенофобии, провинциализма, этнической, религиозной и поселенческой автаркии и эндогамии; к) несовместимость с политической и экономической свободой; л) черты колхозной неономенклатуры: опора на подневольный труд, патронажно-клиентельные отношения, основанные на сервильности и фаворитизме, негативное отношение к гласности, контролю со стороны общественности. Постноменклатура РТ носит характер переходной, маргинальной, сохраняя отрыв от жизни простых людей, комплекс неполноценности, аномию, неумение рефлексировать, неприятие инновационного типа развития общества, стремление упрощать действительность, непонимание значения глубокой теории, методологии, университетского образования, сложных видов и нетрадиционных жанров искусства.

Третья группа черт правящей квазиинтеллигенции связана с ее агротехническим образованием. В сознании ее представителей часто совмещаются представления и подходы, свойственные как сельским жителям, так и технократам, с их позитивистским (а не гуманитаристским) восприятием социальной действительности в виде: а) наивный натурализм в виде органицизма и механицизма (уверенности в простоте и управляемости всех общественных процессов, подход к людям как аналогу механизма или организма, предпочтении социумоцентризма); б) стихийный сциентизм: методы «работы с человеческим материалом» выбираются простейшие – административно-командные и противоправные: «нейтрализации» подвергались именно наиболее эффективные в конкретный период оппозиционеры; власть в каждый период использует минимально необходимые средства для нейтрализации оппозиции, в силу чего она сумела в основном перейти в последние годы к более «мягким» методам; любые адекватные неправящей интеллигенции средства политической борьбы не «работают» не столько в силу слабости или перерождения интеллигентов, сколько из-за использования властью «административного ресурса»; в) неосознанный бихевиоризм – игнорируются мысли, чувства, намерения, цели людей; г) верификационизм, когда правители считают, что они вправе экспериментировать на людях при создании «модели Татарстана»; д) квантофрения при недооценке качественного анализа (постоянный интерес, как в советские времена, к валовому производству, а не к внедрению новшеств науки, к ряду показателей среднего уровня жизни, а не к децильному коэффициенту и к качеству жизни, к тому, что дает измеряемый эффект, а не к социальной и духовной сферам); е) увлечение номотетикой, когда игнорируются как специфика социетальных законов, так и идиография, т.е. анализ уникального, неповторяющегося; ж) абсолютизация методов внешнего наблюдения, сравнения вместо феноменологизма; з) объяснение вместо понимания, при котором нужно поставить себя в положение других людей, что принципиально недоступно членам правящей элиты; и) идейно-политический объективизм, ценностная нейтральность – свобода от связи с реальными идеологиями и доктринальными партиями, от моральной оценки последствий своих действий; от защиты отдельных базовых ценностей.

Четвертая группа специфических черт правящей и неправящей интеллигенции РТ порождена сущностной общностью основных мировоззрений-религий: евроисламской, православной и безрелигиозной. Все они характеризуются, в отличие как от азиатского ислама (от суфизма или ваххабизма), так и от западного христианства прибалтов, такими чертами, как аномический экуменизм и единство самой ментальности этих религий. Первый отражается: а) в представлении о единстве всех религий, что объясняется синтезирующим характером ислама; б) в отсутствии религиозного фанатизма; в) в диффузии обрядовости. Второе объясняется традиционалистским характером этих мировоззрений, выражающимся в следующем: а) превалирование эгалитаристского коллективизма, ориентация на общую собственность, артельный труд и справедливое перераспределение благ; б) амбивалентное отношение к труду, противостоящее как инструментальному отношению к труду у приверженцев восточных религий с их принципом «недеяния», так и однозначной сакрализации трудовой этики у протестантов; в) этатизм, стремление к крупному централизованному государству, доказательством чему служит факт голосований большинства населения за В.Путина; г) преобладание не рационального, а патриархального и харизматического подхода к политическому лидерству; д) консерватизм, поэтому главный лозунг президента РТ – «стабильность» – явно выигрывал в глазах многих на фоне непредсказуемости Б.Ельцина; е) выделение семьи как основного социального института, используемое правящей элитой РТ для откровенного оправдания непотизма; ж) мотив утопического компенсаторного хилиазма, фиксируемого как в официальной пропаганде, так и в массовой психологии надеждой на «светлое будущее», логично обрамленной алармистским и примиренческим отношением к настоящему; з) аскетизм как активное управление своей волей. В РТ сложилась уникальная ситуация, когда официальные деноминации (ислам, православие), несмотря на резервы для обращения и на активность исламских фундаменталистов, ограничиваются рекрутацией приверженцев в семьях, а исламским прозелитизмом занимаются советники Президента РТ и государственные СМИ, что деформирует межконфессиональные отношения, но в целом не способно разрушить их органическое единство.

Вместе с тем, потомственная городская интеллигенция, как и большинство казанцев, не поддается официальной пропаганде, сохраняя демократические позиции. Так, абсолютное большинство респондентов высказывается за ограничение времени президентства РТ двумя сроками, за запрет совмещения постов депутатов и глав администрации, за избрание глав администраций.

Пятая группа особых черт постноменклатуры состоит из характеристик бюрократии потестарного общества (трайбализм), античной цивилизации (патрон-клиентные отношения) и феодализма (байство и аграрный характер). Поддержанию границ путем противопоставления «избранного» маргинального слоя остальному населению и формированию отличного от остальной России менталитета жителей Татарстана служит и официальный дискурс.

Во втором параграфе «Неправящая интеллигенция в политическом процессе Татарстана в 1990-2000-е годы» подвергнуты анализу особенности развития политизированной интеллигенции Татарстана. Неправящая интеллигенция Татарстана в меньшей степени, чем правящая и нежели российская в целом, подверглась перерождению в народофобную и плутократическую постинтеллигенцию. Региональной интеллигенции также были свойственны тенденции к идеологизации и партизации и даже к «хождению во власть», но она оказалась менее политизированной, а как политический субъект прошла несколько иные этапы развития, чем московские интеллектуалы. У неправящей интеллигенции РТ имеются свои каналы, пути и способы политической деятельности. В советский период таким каналом была открытая и латентная оппозиционная деятельность. Для политизированной интеллигенции доперестроечного периода были характерны две тенденции: 1) четкая институционализация татарского движения и его дистанцирование от демократов; 2) рождение и растущее расхождение двух потоков общедемократического диссидентства: демократического и либерального.

После 1985 г. эволюция интеллигенции в Татарстане имела общие, постоянные черты: 1) отход большинства оппозиционеров от жесткой идеологичности и партийной верности своим московским лидерам при оценке региональных проблем с сохранением бесплодных ожиданий на их помощь; 2) меньшая политическая активность региональной интеллигенции в сравнении с общефедеральными показателями вследствие особо дискриминационной в ее отношении политики правящего агро-постноменклатурного режима; 3) дистанцирование правящего клана от политики Москвы и амбивалентность его отношения к нормам российских законов, способным уменьшить всевластие постноменклатуры; 4) ответная оппозиционность всех демократических сил; 5) взаимное наложение российских и татарстанских политических противоречий, как следствие – их частичное «гашение»; 6) преобладание центробежных тенденций к идеологической поляризации политизированной интеллигенции в РФ («либералов» и коммунистов) и к ее крайней поляризации в Татарстане по проблемам демократии и законности; 7) центростремительные тенденции в среде электората, не поддающегося на этнократические интенции правящего клана, но одновременно поддерживающего лидера этого клана; 8) кадровая, организационная и иная ресурсная слабость, а потому и неустойчивость и неуспешность интеллигенции, особенно со второй половины 1990-х гг.; 9) вытеснение городской элиты РТ в политическую цитоплазму, ставшую неправящим, но привилегированным слоем, экономической элитой, иногда организовывавшей пунктирную и персоналистскую оппозиции; 10) последствия более жесткого и гибкого подавления оппозиции, ведущего не только к ее минимизации, но и к мимикрии и переходу на службу правящей элите или к ожесточению.

Несколько иными, чем в России в целом, был не только состав политических сил в рамках политизированной интеллигенции Татарстана, но и критерии их различения. Длительное время основной политический водораздел в РТ проходил по отношению к законности и госустройству России: правящая элита, к которой примкнули националы и коммунисты, открыто попирала российские законы, стремясь или вовсе вывести РТ из состава РФ, или превратить Россию в конфедерацию; демократическая оппозиция активно этому противодействовала, сгруппировавшись на платформе федерализма. Подписание Договора между руководством РФ и РТ в 1994 г. обнажило противоположность базовых принципов двух блоков: приоритет личности у федералистов и социума – у правящего блока. Наметившийся конфликт разных флангов постноменклатуры также артикулируется несовместимостью этих базовых принципов, что необязательно совпадает с реальностью, а чаще вызвано конъюктурным позиционированием постноменклатурной оппозиции, создающей клон ныне правящего клана и плюрализирующей последний.

Протопартийный этап конца 1980-х гг. характеризовался как общими для всей страны процессами, так и специфическими тенденциями – это институционализация, интеграция оппозиции в рамках единой организации Народного Фронта (НФ); начало раскола оппозиции, вызванное выделением татарского движения в качестве «пунктирной оппозиции» из радикально-оппозиционного НФ; зарождение четырехблоковой конфигурации политизированной интеллигенции. На этом этапе основным и главным противоречием был аналог общероссийского конфликта между «коммунистами» и «демократами». Политическая конфигурация была сходна с типичной системой поляризованного плюрализма благодаря наличию двухсторонней оппозиции, властному положению «центристских» сил и господству центробежных тенденций. Но при этом оба первоначальных полюса (демократы и националы) не были расположены соответственно справа и слева от власти. Поэтому оппозиционеры иногда противостояли друг другу, иногда солидаризировались. Власть в РТ была в руках не у реальных центристов, а у партаппарата, постепенно терявшего устойчивые идеологические и политические позиции. Если «неформалов» поневоле радикализировало сопротивление неономенклатуры, то мотором, «разгоняющим» желания националов была уступчивость партаппарата.

Более значительно отличаются от общероссийских тенденции эволюции интеллигенции Татарстана 1990-2000-х гг. На первом этапе (1990-1993 гг.) можно выделить такие особенности: 1) партизация интеллигенции; четкая институционализация ее четырехзвенной конфигурации; 2) задействование правящей элитой перекрестного конфликта; 3) реверсивная ориентация основных сил в политизированной интеллигенции; 4) формирование системы крайней поляризации; 5) складывание «апартийной» авторитарной этнократическо-клановой системы. Основной предпосылкой монополизации власти постноменклатурой и поражения политизированной интеллигенции явилось умелое использование властями перекрестных конфликтов: общероссийского (демократы-коммунисты), этнического и «вертикального» (между федеральной и региональной элитами) для минимизации главного противоречия между постноменклатурой и общедемократическим движением. Особенностью рассматриваемого этапа стала реверсивная ориентация основных политических сил интеллигенции. В Прибалтике националы боролись за выход из состава СССР и против возглавлявшего его М.Горбачева, а демократы вошли с ними в союз, т.к. атаковали М.Горбачева как лидера КПСС. В Татарстане же националы выступали за выход РТ из России и против ее президента Б.Ельцина и по принципу негативной идентификации стали союзниками коммунистов и местной номенклатуры. Данные тенденции сформировали двухполюсную конфигурацию интеллигенции как субъекта политики, со временем принявшую вид типичной системы крайней поляризации с четким идейно-ценностным размежеванием, превалированием центробежных тенденций и наличием крупных антисистемных компонентов. Критерием дихотомического размежевания стало отношение к законности; его проявлением – отношение к РФ и статусу РТ (конфедерализм-федерализм); вектором развития – отношение к прогрессу (традиционализм-модернизаторство); ориентацией – соотносительная оценка Личности и Социума. Эти дихотомические линии настолько принципиальны, что в своей основе господствуют в РТ до сих пор. Первый полюс политизированной интеллигенции – оппозиционный, благодаря специфике Татарстана объединивший демократов (либералов, социал-демократов и правозащитников). Второй полюс – правящий этнопостноменклатурный блок, включивший «партию власти», коммунистов и татарское этнополитическое движение.

На этапе смены ориентиров и союзников в 1994-1999 гг. выделились следующие черты: 1) переориентация власти РТ на московскую постноменклатуру при сохранении расхождений местных и федеральных законов; 2) отказ от прямой опоры на маргинализированных националов и коммунистов; 3) формирование трехблоковой системы: («партия власти»; внесистемная оппозиция в лице блока «Равноправие и законность» и антисистемная оппозиция в виде местного Народно-патриотического союза, включившего КПРТ и русских и татарских этнорадикалов); 4) кристаллизация автократии (с формально «апартийным» руководством республики) и социальное закрытие правящей сельской квазиэлиты. Сложилась парадоксальная ситуация: союзника московских правящих «демократов» не поддерживала ни одна демократическая сила РТ.

И, наконец, на этапе становления новой двухполюсной конфигурации политизированной интеллигенции и ее трансформации в систему с полюсом-гегемоном (с конца 1999 г.) прослеживаются следующие тренды: 1) возврат Центра к требованиям единого правового пространства и отдельным демократическим принципам и вынужденное согласие на это правящей элиты РТ; организационное сплочение всей антиноменклатурной интеллигенции Татарстана; 2) привитие общероссийской политической стратификации на татарстанскую почву, появление некоторой конгруэнтности российской и татарстанской политизированной интеллигенции; 3) ответная реакция на действия В.Путина в виде продвижения на политический рынок ряда антироссийских движений, газет и идеологем; 4) использование правящим кланом тенденции к укрупнению партий для поглощения всей неноменклатурной инфраструктуры, приведшее к деградации партий и департизации интеллигенции; 5) сращивание российской (среднего уровня) и казанской постноменклатур.

В целом, политизированная интеллигенция РТ теряет основные политические функции, деидеологизируется и департизируется еще быстрее, чем в Москве, но интересы разных социальных групп все равно требуют своего выражения в политике – и отнюдь не через чиновничьи или провокационные структуры. Политическая конфигурация интеллигенции оригинальна по составу и композиции, по своим характеристикам она: 1) транзитная, неустоявшаяся по уровню развития, 2) «инфраструктурная», «апартийная» по составу своих субъектов, 3) реверсивная по ориентации основных политических сил, 4) перекрестная по типу взаимоотношений этих сил, 5) авторитарная по характеру взаимоотношений властей и оппозиции, 6) типичная «ластинг-монопартийная», квазиэлитная, двух- (затем – трех-) блоковая система крайней поляризации.

Немаловажным является анализ политизированной интеллигенции Татарстана по уровню и профилю образования и специальной подготовки. Прежде всего необходимо особо выделить активную роль доцентов в татарстанской политике. Существует корреляция между профилем образования, влияющим на ценностные ориентации, и определенной партийностью. Специалисты технического профиля возглавили либеральные партии, а гуманитарии – социал-демократические и правозащитные организации, рекрутирование первых в центристские оппозиционные партии не стало успешным проектом. Профиль образования обусловил и различие в сферах постпартийной работы. В национальном движении к середине 1990-х гг. интеллигенция все больше вымывалась из-за радикализации целей, методов и средств «активистов второго призыва». Этнонационализм в слабой степени присущ продвинутым интеллектуалам, тем более связанным с отраслями информационной цивилизации, это – «опиум» маргинал-интеллигенции. При этом если действия гуманитариев в национальном движении еще можно оценить амбивалентно, то деятельность малочисленных «технарей» была вовсе контрпродуктивной. Мобилизационную базу постноменклатурной «партии президента РТ» в начале 1990-х гг. составляла отнюдь не интеллигенция. В дальнейшем часть интеллигенции перешла к поддержке власти, в целом не соглашаясь с воззрениями правящей элиты на демократию. Доля политизированных студентов прямо, а сторонников этнонациональных организаций – обратно пропорциональны не столько уровню «гуманитаризации» вуза, сколько степени его приобщения к высокотехнологичной информационной цивилизации и, соответственно, составу студентов.

Согласно данным наших исследований 1999-2005 гг., среди городской интеллигенции уровень оппозиционности местной власти выше, чем среди иных категорий казанцев и нежели степень несогласия с линией Президента РФ, что отличает позиционирование интеллигенции от ситуации 1990-х гг. Падение популярности реальной партизированной оппозиции в Татарстане вызвано не только предпочтением президента РТ, представляющегося большинству населения меньшим злом, чем татарские радикалы или Б.Ельцин (но не В.Путин, имеющий более высокий рейтинг, чем Шаймиев), но и общероссийскими, а также региональными факторами: использованием властями перекрестных конфликтов; линией властей на преследование оппозиции; а также стратегическими (тщетная надежда «на Москву») и тактическими ошибками самих оппозиционеров, мало внимания уделявших наиболее волнующим население социоэкономическим вопросам (монетизации, природной ренте, инфляции и доходам, латинице). В целом наблюдается акцентирование населением Казани вины региональных властей за ситуацию в РТ в последние годы.

В Заключении сформулированы основные выводы, высказываются предположения о перспективах эволюции интеллигенции как субъекта политического процесса в России в целом и в Татарстане, в частности, предложен ряд рекомендаций по дальнейшему исследованию данной проблемы и по оптимизации взаимоотношений интеллигенции и власти. Для восстановления своего политического влияния интеллигенция должна стремиться не стать властью, а находить способы экспертного воздействия на власть и идеологического – на общественное мнение. В условиях нарастания властных препонов собственно политической деятельности интеллигенции необходимо стать инфлюэнтом, более активно задействовать свои профессиональные каналы, имеющие выход на формирование экспертного знания и общественного сознания, институционализацию гражданского общества. В первую очередь интеллигенции целесообразно заняться критической саморефлексией, созданием адекватного интеллигенции политического дискурса, воспитанием в себе черт интеллигентности.